Интервью Председателя Счетной палаты газете «Ведомости. Методические разногласия Анатолия Чубайса и Татьяны Голиковой

В этом году Москва едет на международную выставку недвижимости MIPIM с самой представительной делегацией - вместе с Мэром три заместителя. С.Собянин рассказал «Ведомостям» о том, что российская столица покажет инвесторам.

Б.Ляув и М.Гликин, «Ведомости»

Власть в Москве стала открытой и понятной. Этот тезис С.Собянин попытался доказать в интервью «Ведомостям», подробно ответив на все, включая неудобные, вопросы - в частности, о том, почему власти проводят столь жёсткую политику в отношении автолюбителей, держателей лотков и палаток, частных арендаторов. По его мнению, всё это идет на пользу москвичам. В интервью «Ведомостям» он рассказывает о городском хозяйстве и о своём намерении участвовать в выборах.

«Ведомости»: Полтора года назад, давая интервью «Ведомостям», Вы с воодушевлением рассказывали про свои планы, перспективы. Сейчас кажется, что поднакопилась усталость и есть определённое разочарование. Так ли это? Какое у Вас настроение?

С.Собянин: Как видите, хорошее. Если полтора года назад мы говорили о планах и перспективах, то сегодня можно об их реализации. Помните, мы говорили о модернизации здравоохранения? Сегодня мы практически закончили обновление всего медицинского оборудования в городе. Говорили о реформе образования - она также почти завершена. Серьёзно поправили материальную базу и заработную плату учителей (в 2010 году учителя зарабатывали в среднем 39 тыс. рублей, по итогам 2012 года - 57 тыс. рублей в месяц). Много обсуждали проблемы транспорта, программу развития метрополитена. Всё это сейчас реализуется и в таких масштабах, которые Москва ещё не видела. Конечно, с одной стороны, это вызывает удовлетворение. С другой - чтобы получить максимальный эффект, программы должны быть доведены до конца.

«Ведомости»: Другими словами, Вы довольны всем, что развивается и как развивается в городе?

С.Собянин: Да, я доволен тем, что нам удалось сдвинуть с мёртвой точки многие проблемы, которыми в Москве годами не занимались. Есть, конечно, более простые задачи: например, в благоустройстве города мы за два года прошли путь больше, чем за предыдущие 10 лет. Но это локальные объекты и задачи, которые быстро решаемы. А есть задачи, требующие пять и более лет. Если говорим о метро, то программа будет реализована до 2020 года. Реализация её локальными проектами, конечно, даст какой-то эффект, но не решит проблемы.

«Ведомости»: Командой тоже довольны? Все на местах или нужно кого-то поменять?

С.Собянин: Может быть, я бы с удовольствием поговорил на эту тему, но не буду, чтобы не обижать коллег. В основном все они справляются со своими обязанностями. У всех они разные, их сложно сравнивать. Главное - чтобы они выдержали и тот темп, который задан, и ту колоссальную нагрузку, которая на них свалилась. Я, как могу, их подбадриваю, но и не забываю строго спрашивать.

«Ведомости»: Как подбадриваете?

С.Собянин: Добрым словом.

«Ведомости»: А сами психологическую нагрузку выдерживаете?

С.Собянин: В отличие от моих молодых заместителей я в этой шкуре уже не первый десяток лет, поэтому мне немножко проще - можно сказать, задубел. На самом деле очень серьёзная психологическая нагрузка, но справляемся.

«Ведомости»: Москва проводила открытые конкурсы на кадровый резерв Правительства Москвы, на руководителей управ. Идут в основном чиновники. Как Вы считаете, почему это неинтересно, например, бизнесменам?

С.Собянин: Я помню, как меня критиковали, что в составе Правительства слишком много коммерсантов. Я не боюсь этого, если вижу, что человек - профессионал и ему интересно заниматься этим делом, он справится. Коммерсанту сложно вот так с головой окунуться в новую должность, например, того же главы управы. Снизу тебя население подпирает, сверху Мэр воспитывает через раз, объявляет выговоры, а то и увольняет - непростая история. Зарплата невысокая, будет воровать - посадят. Что ему там делать? Это должен быть человек, уже принявший для себя решение, что он выбирает государственную службу как свою дальнейшую судьбу. А просто так попробовать, бросить бизнес свой на чьи-то там плечи - это очень сложное решение. В среде чиновничества обычно продвигаются по служебной лестнице кадровые чиновники: они выбрали этот путь, они занимаются этим всю жизнь и другого пути для себя не видят.

Нам отступать некуда

«Ведомости»: Направлений, которыми недовольны, нет вовсе?

С.Собянин: Мы должны развивать все отрасли и, несмотря на приоритеты, двигаться во всех направлениях. Поэтому создали 16 государственных программ, по которым работаем. Главнейшая проблема - это инфраструктура, в первую очередь транспортная. Без её решения другие проблемы в городе не будут решаться. Вряд ли возможно создать комфортный город, в котором люди по 2,5 часа добираются на работу. Но эта проблема не только и не столько московская. Через Московский транспортный узел перевозится более 60% всех российских грузов. Если мы не решим проблему Московского транспортного узла, мы в целом не решим транспортные проблемы страны, которая, наращивая свой экономический потенциал, будет сталкиваться с ограничениями инфраструктурного характера в центре России. Говорят: зачем сюда ехать? Давайте мы объедем эту территорию. Но её невозможно объехать! Инфраструктура создавалась столетиями. И её перестроить будет гораздо сложнее, чем помочь ей задышать заново, сделать её более эффективной. Например, построить ЦКАД, реконструировать окружную железную дорогу, построить логистические центры и т. д.

«Ведомости»: С 1 марта Вы ограничили въезд грузовиков на МКАД. Вы говорите, что объехать Москву невозможно, куда же им деваться? Если они будут скапливаться на въезде и создадут коллапс, можете отменить своё решение?

С.Собянин: Нам отступать некуда - позади нас Москва. А чтобы они не парковались на обочинах дорог, у ГИБДД, Росавтодора есть полномочия поставить запрещающие знаки, что они, собственно, уже и сделали. Никакого коллапса там нет, паркующихся машин сегодня стало меньше. Парковочное пространство, которое мы дополнительно создали, пока не используется. Например, на Калужском шоссе бесплатная парковка, где оборудованы кафе, туалеты, а машин почти ноль! Такой проблемы пока не существует, да она и не может существовать, так как пока только 15% от общего потока отказалось от проезда в дневное время. И для этого совсем не надо парковаться вблизи Москвы, нужно просто изменить логистику движения, потому что они, как правило, знают примерное время въезда в московскую зону.

«Ведомости»: А штрафы помогут?

С.Собянин: Нас абсолютно не устраивает то количество грузовиков, которые подчиняются нашим решениям, поэтому мы будем наращивать административные штрафы ежемесячно и в итоге до 5 тыс. рублей. Тогда это будет уже существенным штрафом. Почему мы не сделали этого сразу? Как раз для того, чтобы дать им возможность адаптироваться, довести до их сознания, что такой запрет существует. Потому что, сколько бы мы об этом ни говорили, когда начинают водителей спрашивать, многие из них говорят: «А что такое? Мы в первый раз слышим!» Я полагаю, сейчас мы примем решение, что с 1 апреля штраф составляет 1 тыс. рублей, потом - 2 тыс. рублей, 3 тыс. и 5 тыс. рублей. Никакого повышения цен и дефицита на московском рынке не возникнет точно, потому что речь идёт о транзитных грузовиках, а не тех, которые приезжают сюда на выгрузку, - это отдельная ситуация.

В мире нет ни одного мегаполиса, который бы разрешал грузовикам свободно разъезжать, когда им заблагорассудится. Более того, в большинстве европейских стран - в той же Германии - в выходные вообще запрещено грузовикам ездить даже по магистральным дорогам. Все выстраивают свой бизнес, понимая, что невозможно совместить грузовое движение с легковым, даже первоклассные автомагистрали не справляются с такой задачей.

«Ведомости»: Город принимает драконовские меры в отношении автомобилистов: штрафы, сужение парковочного пространства, выделенные полосы. Чем эти меры компенсируются?

С.Собянин: Вы удивитесь, если я скажу, что это как раз для них всё и делается, потому что автомобилей в Москве такое количество, что существующая инфраструктура их вместить не может. Все мировые столицы вводят ограничения, но они в первую очередь направлены на пользу для самих же автомобилистов. Что сегодня происходит? Сначала останавливаются на левой полосе движения, потом на правой, потом во второй ряд становятся, потом в третий. А дальше все остановились. Анархии на дорогах быть не может. Кстати, мы не уменьшаем парковочное пространство: мы за два года создали дополнительно 700 тыс. машино-мест к имеющемуся 1 млн. Мы просто говорим о том, что надо выполнять требования дорожных знаков. Тогда количество фактически паркующихся машин сократится. Это решает две задачи: увеличивается скорость передвижения по этим улицам и у автомобилиста появляется выбор - либо штрафы, либо платная парковка, либо общественный транспорт. Но задачи всех пересадить на общественный транспорт нет. Если таких будет максимум 15%, ездить станет комфортнее.

«Ведомости»: Вы не хотите установить обратную связь с автомобилистами? Например, на Щёлковском шоссе дорогу для трамвайных путей в районе Русаковки приподняли, в результате в одном месте всего одна полоса для автомобилей, то есть гарантированная пробка даже в воскресенье.

С.Собянин: Считайте, что Вы такую связь сегодня смогли обеспечить. На самом деле на портале Департамента транспорта обо всех этих проблемах можно говорить. Мы работаем и с блогерами, которые на этой теме подвизались. Кстати, по их предложению мы реализовали около сотни локальных мероприятий, которые небольшими затратами решали серьёзные проблемы. Более того, пошли дальше: сами начали анализировать узкие места, которые можно расшить небольшими мероприятиями. Набрали больше 1 тыс., распределили по годам, вычленили первоочередные и несколько сотен из них реализуем уже в этом году.

Метро не остаётся Золушкой

«Ведомости»: Москва расширяет магистрали, которые, например на МКАД, упираются в узкое горло. Какой смысл в такой работе?

С.Собянин: В границах Москвы мы не только сформировали все программы, но и обеспечили финансирование, проектируем и уже строим. Что касается дорог за границами Москвы, ситуация сложнее, но впервые в истории наших отношений с Московским регионом и Минтрансом нам удалось синхронизировать реконструкцию наших вылетных магистралей с продолжением их в виде федеральных дорог. Ведь проблема всегда в чём была? Либо они реконструируют быстрее нас, а Москва не двигается, либо наоборот. Сегодня сроки работ по реконструкции 75% всех вылетных магистралей или совпадают, или почти совпадают с разницей в 2–3 года, что для стройки приемлемо.

«Ведомости»: Что Вы имеете в виду под 25%?

С.Собянин: Скажем, из десятка основных вылетных магистралей, которые мы реконструируем, семь синхронизированно реконструируются или находятся в федеральном проекте Минтранса. Та же Ярославка. В своё время Минтранс её реконструировал со своей стороны почти полностью (я считаю, что её надо расширить на въезде в Москву, потому что там остаётся узкое горлышко), а Москва - нет. Это очень важно, потому что либо мы их будем запирать, либо они Москву.

Но здесь есть маленькое «но»: какие бы мы сроки ни рисовали, любое линейное строительство требует изъятия земельных участков, особенно это касается федеральных трасс, которые приближаются к МКАД. Где-то в поле, наверное, таких проблем нет. Но когда мы въезжаем в Москву, эти горловины застроены торговыми центрами, заправками, ларьками, рынками, и, конечно, нужен ускоренный порядок изъятия этих земель для данных территорий. По действующему законодательству на это требуется не один год, не два, а минимум 3,5–4. К сожалению, это сложившаяся практика.

«Ведомости»: Когда появятся перехватывающие парковки на въезде в Москву, неподалеку от крупных магистралей, где можно бросить машину? Например, планируется у станции метро «Измайловская», но туда ещё надо добраться, а если в этом направлении поедет несколько тысяч авто, то всё встанет. Почему не сделать парковку на въезде в город и пустить оттуда до метро шаттлы?

С.Собянин: Мы не можем строить парковки или транспортные узлы на территории Московской области. У нас есть понимание с подмосковным Правительством, что пересадочные транспортные узлы будут создаваться и на их территории. В нашей московской программе речь идёт о существующих пунктах пересадки с общественного транспорта (автобусов) на железную дорогу, на пригородное сообщение и на метро. Их в Москве более 200. Таким образом, речь идёт не о создании новых, а об обустройстве действующих пересадок. Если вы сегодня приедете на такой «транспортный» в кавычках узел, то, скорее всего, увидите нагромождение ларьков, грязи, нелегальных извозчиков. На первом этапе мы хотим упорядочить это пространство, сделать нормальную логистику движения, обеспечить контроль за теми, кто приезжает, кто паркуется. Мы взяли на себя гигантскую задачу - в этом году благоустроить примерно 180 узлов, на следующем этапе - делать транспортно-пересадочные узлы уже в капитальном исполнении.

«Ведомости»: Некоторые из них предусматривают строительство по 200 тыс. кв. м недвижимости. Зачем? Ведь они будут притягивать потоки.

С.Собянин: Правильный вопрос задаёте. Существующие выходы из станций метро, транспортно-пересадочные узлы никак не обустраивались - есть выход из метро, станция железной дороги, автобусы подъезжают. А вокруг них огромное количество торговых центров и рынков. Что получается? Человек пересаживается с одного вида транспорта на другой в абсолютно некомфортных условиях. Во всем мире делается по-другому. Делается транспортно-пересадочный узел, который в первую очередь учитывает нужды пассажиров при пересадке: куда заезжают автобусы, как идёт пересадка в метро или на пригородную электричку. И потом гармонично достраиваются торговые площади. Во-первых, это даёт привлечение инвестиций для обустройства транспортных узлов, потому что никаких бюджетных денег на решение этой задачи не хватит. Но таким образом на этом мини-вокзале создаются комфортные условия и для того, чтобы кофе попить, приобрести какие-то минимально необходимые товары. В Сеуле, например, метро финансируется за счёт тарифов всего процентов на 45, а на 55% - как раз за счёт сдачи в аренду помещений. А в Москве ненормальная ситуация: мы самые выгодные территории отдаем коммерсантам, а метро остаётся Золушкой вместе с пассажирами.

«Ведомости»: Пропускная способность метро давно уже превышена. Пускать поезда чаще невозможно. Те цели, которые Вы поставили, будут реализованы к 2021 г. А как будете проблему решать всё это время? Кажется, людей скоро будут заталкивать в вагоны, как в Японии.

С.Собянин: Для этого мы создаем новые линии - Солнцевскую, Кожуховскую, другие новые радиусы. И самое главное - начинаем строить Третий пересадочный контур, который позволит людям пересаживаться на другие ветки, не доезжая до самого центра. Более того, мы начали реконструкцию так называемого Малого кольца железной дороги (МКЖД), которое станет ещё одним дополнительным пересадочным контуром. То есть у нас кроме одной Кольцевой линии появятся ещё два больших кольца, которые более равномерно распределят эти потоки. МКЖД будет реконструировано к 2015 г. После реализации этой программы мы ожидаем уменьшения загрузки метро на 10–15% даже с учётом роста количества пассажиров.

И последнее: у нас не всегда и не столько линии метро перегружены, сколько станции, особенно конечные. Поэтому продление линий разгружает предыдущую станцию, обеспечивает доступность метро для жителей, и они не мотаются часами через МКАД на автобусах. Да и сама линия загружается более равномерно. Это очень важно.

В Москве никогда много жилья и не строилось

«Ведомости»: В этом году Мэрия едет на выставку недвижимости MIPIM огромной делегацией. Что везёте?

С.Собянин: Считаем, что Москве есть что показать. Мы определились с теми направлениями инвестиций, которые нужны Москве, понимаем, в какие секторы эти инвестиции привлекать, у нас есть уже готовые проекты. Инвестиционный климат зависит не только от строителей, но и от земельно-имущественного комплекса, экономического и т. д. Мы хотим представить новую инвестиционную политику Москвы.

«Ведомости»: Поясните.

С.Собянин: Мы отказались от проектов, которые невыгодны для города, для москвичей, и предлагаем делать в первую очередь то, что принесёт пользу городу.

«Ведомости»: А инвесторам-то какой от этого интерес?

С.Собянин: Если мы не разрешаем им строить там, где они хотят, и с той долей маржи, которую они бы заработали при этом, это не означает, что Москва стала неинтересна для инвесторов. Объектов для вложения инвестиций более чем достаточно: и торговые центры, и жильё, и офисы. Только они будут играть по нашим правилам, но эти правила понятны и пойдут на пользу развитию города. Вот, собственно, в этом заключается новая инвестиционная политика. Плюс к тому мы стараемся готовить крупные проекты под ключ. Это «Нагатинская пойма», где мы предполагаем строительство тематического парка. Проект будет с техническим заданием, предпроектными решениями, градостроительной документацией, и инвестору уже не придется бегать по согласующим инстанциям. То же касается площадки с ЗиЛом, где мы чётко определяем правила, объёмы застройки. Мы за то, чтобы готовить максимально понятную для инвесторов документацию. Количество земельных участков, выставляемых на торги с готовыми градостроительными решениями, год от года растёт. Если в предыдущие годы это были единицы, в прошлом году - десятки, то в этом - уже более сотни.

«Ведомости»: Арендная ставка на землю для некоторых девелоперов увеличилась в десятки раз. Не боитесь их отпугнуть?

С.Собянин: Не арендная ставка земли, а бонус на строительство. Раньше в Москве существовали так называемые инвестиционные контракты, по которым город получал долю. Инвестконтракты уже не заключаются, но механизм получения городом доходов от новых строек должен быть. Если мы возьмём, к примеру, строительство 1 кв. м жилья, то инвестору он обходится от 30 тыс. до 100 тыс. рублей. А город на этот же 1 кв. м должен затратить 12 тыс. рублей на строительство детсадов и школ, 12 тыс. рублей - на транспортную инфраструктуру, ещё столько же - на инженерную. Фактически мы дотируем девелоперов. Поэтому мы приняли постановление о том, что часть рыночной стоимости земли инвесторы должны заплатить в бюджет. Сейчас переходим на расчёт по кадастровой стоимости. Она более понятна, и инвестор уже заранее знает, сколько он должен выплатить городу при реализации того или иного проекта: в зависимости от объёма строительства, объёма дополнительных площадей, которые он получит. Соответственно, можно легко подсчитать и определиться, стоит ли вообще этим проектом заниматься.

«Ведомости»: Вы возглавляете ГЗК, которая ещё и одобряет новые проекты. Как изменился состав инвесторов - их стало больше или меньше?

С.Собянин: Общий объём частных инвестиций в городе в 2012 году увеличился на 25%. Это очень большая динамика. С учётом того что мы расторгли контрактов на 10 млн кв. м, нам предрекали, что теперь всё рухнет, жильё и коммерческую недвижимость перестанут строить, а в реальности мы по всем показателям строим больше, чем в предыдущие годы! Другой вопрос, что мы для себя определили приоритеты, где эта недвижимость нужна, какого качества, какого направления. Стараемся меньше давать разрешений на строительство офисов и создание рабочих мест в центре города, больше - под жильё, гостиницы, апартаменты, чтобы сбалансировать количество рабочих мест и жилья. На окраине стараемся, наоборот, нагрузить инвестора, чтобы он больше создавал рабочих мест, потому что там огромное количество жилья и полное отсутствие рабочих мест. Что касается новых территорий, проводим политику, чтобы рабочих мест строилось больше, чем жилья.

«Ведомости»: А если переезд федеральных чиновников не состоится? Готовы ли переехать городские структуры?

С.Собянин: Вполне возможно, какие-то и переедут. Но на самом деле это не проблема для данной территории, мы легко перекрываем эту проблему созданием коммерческих рабочих мест. Там строятся офисы на десятки тысяч рабочих мест.

«Ведомости»: Есть ли у руководства города понимание, что делать с жилищным строительством? В Москве на одного человека приходится всего 19 кв. м. При этом Вы говорите о том, что перезастраивать Москву не нужно.

С.Собянин: Это невозможно! Не то чтобы не нужно - это невозможно.

«Ведомости»: Почему? Возможно как раньше, например.

С.Собянин: Нет, это невозможно. Это приведёт к такой тяжёлой среде, что для москвичей будет не в радость. Когда мы хотим что-то уплотнить, встречаем самое жёсткое противостояние жителей! Но я должен сказать, что в Москве никогда особенно много жилья и не строилось. Это миф. Если вы возьмете прошедшее десятилетие, то в среднем в Москве строилось около 3 млн кв. м в год. Мы сегодня строим уже 2,5 млн. С учётом новых территорий, думаю, легко достигнем показателя 3 млн. Что самое парадоксальное, несмотря на то что за последние десятилетия было построено 30–50 млн кв. м, обеспеченность жильём не увеличилась, а уменьшилась. Правда, здесь есть и статистические хитрости. Многие покупают жилье в Подмосковье, оставляя московскую прописку. В результате получается формальный перекос в сторону Москвы. Заметьте, жилья в Московской области строится раза в два больше, чем в Москве. У нас меньше строится, а количество жителей растёт. Это же неестественно!

«Ведомости»: Вы подняли тему сопротивления жителей... Про общественные слушания москвичи не всегда даже успевают узнать - их специально тихо проводят?

С.Собянин: Крупные проекты всегда привлекают к себе внимание, идёт бурное обсуждение в средствах массовой информации, включаются политические партии, общественные организации, поэтому информации по ним, как правило, достаточно. И мы понимаем, с какими трудностями сталкиваемся, и какие проблемы у населения с этим возникают. Пытаемся по каждому поводу найти компромиссное решение. Что касается небольших объектов - до 1500 кв. м, - мы отдали их на местный уровень, депутатам органов местного самоуправления. Без их согласия эти объекты строиться в Москве не будут.

«Ведомости»: Есть ли общая позиция по строительству храмов? С одной стороны, людям нужны культовые учреждения, с другой - все перезастроено.

С.Собянин: Именно поэтому мы отдали эти вопросы на откуп депутатам районного уровня, они избираются людьми, которые живут в этом районе, они отвечают перед ними и путём дискуссий, в конце концов, придут к определённому решению. Конечно, на 100% удовлетворить всех невозможно, но вполне реально выявить и учесть мнение большинства.

«Ведомости»: Большой резонанс возникает, когда начинают стройки в парках.

С.Собянин: Мы не строим в парках того, что ухудшило бы экологию. Самое большее - это небольшие храмы, и то по желанию жителей. Небольшие спортивные объекты, причём они строятся без вырубки зелёных насаждений, ведь сегодня наши особо охраняемые природные территории во многом, извините, представляют собой просто помойки или пустыри. Нет такого, что они засажены первоклассными деревьями... Те же Мневники: посмотрите, что там происходит - это же кошмар! Мы в прошлом году десятки тысяч тонн мусора оттуда вывезли. Это очень мало похоже на особо охраняемую природную территорию.

«Ведомости»: То есть москвичи могут быть спокойны - если есть парк, он и останется?

С.Собянин: Абсолютно! Мы столько денег в развитие парков в Москве вложили, как не вкладывалось за последнее десятилетие. Колоссальный объём: благоустройство, очистка прудов, речек, посадка деревьев, кустарников - измеряется десятками тысяч. Как мы можем потом на бульдозере заехать? Более того, мы начинаем помогать даже тем паркам, которые не входят в зону нашей ответственности. Тот же «Лосиный остров» - федеральный национальный парк, тем не менее, мы заключили с ним соглашение, почистили его, провели там субботники, с этого года начинаем выплачивать им субсидии, чтобы они лучше убирали и содержали его. В тех же «Сокольниках» ко мне подходили местные жители и говорили: «Ой, да не надо, ни в коем случае! Смотрите, здесь у нас танцевальная площадка - Вы ее сохраните, а вот здесь деревья не вырубите». Сейчас такого беспокойства нет, мы всю активную часть жителей включили в совет по развитию парка. Должен сказать, что количество москвичей, посещающих парки, за последние два года увеличилось вдвое. Это означает, что они стали местами притяжения.

Мы не стремились изничтожить ларьки

«Ведомости»: В 2010 году Мэрия начала кампанию против ларьков и палаток. А ведь это потеря рабочих мест.

С.Собянин: Мы никогда не стремились изничтожить все ларьки в городе. Мы говорили о том, что давайте оставим ту часть сети, которая необходима для жителей. Утвердили отраслевую схему размещения ларьков по каждому району, согласовали с депутатами, общественностью. Сами жители сказали: вот эти ларьки пусть работают, а шаурма, китайский ширпотреб не нужны. Как они сказали, так мы и сделали.

При этом надо иметь в виду, что в этих торговых точках занято максимум 10–15% москвичей, все остальные - иногородние. Поэтому вопрос ещё и в том, какую рабочую силу мы сюда привлекаем и зачем. И ещё один немаловажный фактор: если у нас уходит уличная торговля, обязательно возникают форматы другие, более цивилизованные - свято место пусто не бывает.

«Ведомости»: В Петербурге, где всегда было очень дорого, уже появилось много отелей, где за $50–60 можно снять небольшой номер. Почему в Москве по-прежнему дефицит?

С.Собянин: Мы стараемся помогать инвесторам, которые заявляют о том, что хотят построить гостиницу 3-звёздочную, недорогую. В приоритетном порядке выдаём градостроительную документацию, разрешение на строительство. Каждый год в Москве вводится 2 тыс. номеров. Думаю, их количество будет увеличиваться, исходя из того объёма, который мы сегодня видим и по разрешениям, и по заинтересованности инвесторов. Впервые в Москве утверждена отраслевая схема строительства гостиниц, мы знаем теперь, какого класса гостиницу в каком районе Москвы нужно построить.

Плюс к этому целый ряд инвестиций сегодня привлекается в социальную сферу и транспортную инфраструктуру - это концессионные соглашения по строительству детских садов, больниц; это контракты жизненного цикла по производству и поставке вагонов метро, которые мы разрабатываем. И в ближайшее время выйдем с этим конкурсом.

«Ведомости»: Расскажите подробнее про этот конкурс.

С.Собянин: Если мы сегодня вынуждены покупать вагоны у единственного исполнителя - «Трансмашхолдинга», то это будет международный конкурс, в котором смогут участвовать практически все основные производители вагонов. Но при этом мы не просто вагоны покупаем, а, по сути дела, покупаем услугу на полный жизненный цикл. Они поставляют вагоны, а мы расплачиваемся с ними в течение 30 лет. Поставщик обязан выпускать вагоны на линию в соответствии с нашими требованиями по эксплуатации и содержать состав в надлежащем состоянии. Такие контракты позволяют нам минимизировать единовременные расходы, растянуть их на десятки лет. Мне кажется, что это интересные проекты частно-государственного партнёрства.

«Ведомости»: Какая сумма будет выделена на обновление подвижного состава?

С.Собянин: Около 200 млрд рублей, если просто закупать их одномоментно. Если через контракты жизненного цикла, то она разложится примерно на 30 лет.

«Ведомости»: Что мешало раньше привлечь иностранные компании к производству вагонов?

С.Собянин: Я не знаю, не могу на этот вопрос ответить. Меня вообще этот вопрос периодически мучает, что мешало Москве создать масштабные программы по строительству метрополитена, реконструкции дорог, пригородных электричек. Это первоочередные задачи для развития города, но почему-то они ушли на десятый план, ушли в постоянные дебаты с федеральным правительством, Минфином, хотя у Москвы всегда были ресурсы, для того чтобы хотя бы начать их реализовывать: создать проектную документацию, зарезервировать земельные участки, подготовить их.

Мне всё равно - оппозиционер или нет

«Ведомости»: В 2014 году выбирают Мосгордуму, в 2015 году - Мэра Москвы. Имеет ли смысл ради экономии средств, как это часто делают в других регионах, совместить выборы? Стоит ли провести досрочно выборы Мэра?

С.Собянин: Я думаю, что эта экономия вряд ли будет целесообразна. Москвичи должны спокойно осуществить свой выбор по составу Московской городской Думы и также спокойно отдельно от думских выборов выбрать Мэра. Если мы всё это совместим, то, я думаю, это будет такая каша, что будет сложно разобраться, за кого, по какому поводу голосовать. Это две большие кампании: город огромный, большое количество общественных и политических организаций... Поэтому я думаю, чтобы не создавать лишних проблем и не комкать эти избирательные кампании, они должны быть разведены и проводиться отдельно. Но это моё мнение.

«Ведомости»: При мэре Юрии Лужкове было понятие «список Лужкова». Как правило, те кандидаты в депутаты Мосгордумы, кого он в этот список включал, особенно одномандатники, без труда проходили, потому что...

С.Собянин: ...потому что было определено, что они должны пройти.

«Ведомости»: Список Собянина будет?

С.Собянин: Пока не задумывался над этим, но вряд ли. Москвичи должны сами определяться, за кого голосовать. Что касается партийных списков - посмотрим. Придёт время - определимся.

«Ведомости»: С Вами же будут советоваться наверняка - по крайней мере, как с одним из руководителей «Единой России». Считаете ли, что московский парламент стоит омолодить? Семеро депутатов из 35 сидят в нём уже по 20 лет, многие - по 15. Что бы Вы посоветовали в этом смысле?

С.Собянин: Давайте мы доживём до выборной кампании. Вы предлагаете мне пофамильно назвать депутатов? Я думаю, это преждевременно, да и невозможно. Что касается опыта, опыт всегда должен сочетаться с молодостью, должен быть паритет и того и другого, для того чтобы была какая-то динамика развития.

«Ведомости»: Но обновление нужно?

С.Собянин: Я думаю, что бы я там ни рисовал, обновление обязательно будет, это показали выборы депутатов местного самоуправления: значительно обновился их состав, много прошло и оппозиционных депутатов, и молодых людей, которые вообще никогда депутатской деятельностью не занимались. Теперь они вошли во вкус, хотят баллотироваться в депутаты Мосгордумы, ну, и слава Богу!

«Ведомости»: Вы видите для себя какую-то возможность, если позовут, вернуться в федеральное правительство?

С.Собянин: Так может рассуждать человек, который там не работал, - это тяжёлая и часто неблагодарная работа. На посту Мэра работать не легче, но, по крайней мере, ты сам отвечаешь за то, что ты делаешь, видишь результат. Это приносит большее моральное удовлетворение, поэтому я никаких такого рода планов не строю.

«Ведомости»: О практике согласования уличных акций... Мы видим, как мучительно согласовывается маршрут с оппозицией, на уступки ей не идут, в центр не пускают. А акции провластных сил на центральных улицах и площадях согласовываются быстро и незаметно. Справедливо ли это?

С.Собянин: Ну вот возьмите последнее шествие. Мы дали оппозиции маршрут по Бульварному кольцу от Пушкинского до Сахарова. В это же время была заявлена другая акция, в защиту детей, мы дали ей маршрут до Новопушкинского тоже по Бульварному кольцу. То есть и те и другие практически по одному кольцу прошли. Более того, тот маршрут, которым прошли митингующие в защиту детей, мы предлагали к прошлой акции оппозиции, они от него отказались. Поэтому говорить, что мы какую-то принципиальную разницу делаем, я бы не стал. Но есть и другой аспект. Правоохранительные органы всегда учитывают риски при проведении того или иного мероприятия: вопросы безопасности; могут или не могут сами организаторы митинга обеспечить безопасность; вопросы транспортного обеспечения; транспортной нагрузки на город. Вы хорошо знаете, что оппозиция, которая сейчас проводит митинги или шествия в центре, четыре года назад даже и не мечтала об этих маршрутах; мне кажется, в этом плане мы продвинулись очень далеко.

«Ведомости»: Но у них есть шанс когда-нибудь попасть на Охотный Ряд, как это год назад было у сторонников В.Путина?

С.Собянин: На Охотном Ряду проводили митинги КПРФ, митинги ЛДПР рядом проходили. Нужно ещё иметь и какую-то историю отношений, историю того, могут или не могут те или иные организаторы обеспечить безопасность.

«Ведомости»: Кредитную историю, можно сказать.

С.Собянин: Доверия, да. Всё может быть, но надо иметь в виду, что целый ряд объектов, особенно в центре города, вообще согласовывается не нами, а Федеральной службой охраны, потому что они находятся в непосредственной близости от федеральных органов госвласти.

«Ведомости»: Если на выборах Мосгордумы и Мэра кто-то из оппозиции хорошо себя покажет, не исключаете, что кого-то можете и в Правительство пригласить?

С.Собянин: Я не рассматриваю для себя такую систему, при которой человек имеет такие-то политические взгляды, и именно поэтому я должен его взять на работу. Мне вообще всё равно, оппозиционер он, не оппозиционер... Он способен работать, он придаст что-то нашей работе или нет? Это критерий. А к какой он партии принадлежит или что он думает в плане своей политической карьеры, меня меньше всего интересует.

В Москве действует 16 государственных программ. Не принята только одна - «Об охране окружающей среды». С.Собянин объясняет, что городу нужно разработать эту программу с учётом присоединённых к Москве территорий - «это колоссальное количество зелёных насаждений, зелёных территорий, рек». При этом город реализует все экологические мероприятия, которые были в проекте этой программы, говорит Мэр. Это ограничение торговли топливом класса ниже «Евро-4», замена автобусного парка уже с учётом экологических требований, реконструкция Московского НПЗ, который являлся главным загрязнителем, закрытие завода в Печатниках. Плюс водостоки обрабатываются по новым технологиям, которые обеспечивают лучшую экологию Москвы-реки.

Анатолий Чубайс о национальных инвестициях в хайтек и вознаграждениях менеджерам РОСНАНО

Счетная палата, проверившая работу РОСНАНО, обратила внимание на большую долю кризисных проектов и другие проблемы. Анатолий Чубайс согласен не со всеми выводами аудиторов и в интервью «Ведомостям» подробно объяснил, почему он считает, что в прошлом году компания обрела новое качество и финансовую стабильность. О деле своего соратника, бывшего главы «Роснанотеха» Леонида Меламеда, обвиняемого в растрате, и о политике Чубайс говорить отказался.

— Нынешний кризис как-то сказался на ваших проектах?

— Как вы знаете, спад ВВП в прошлом году был 3,7%. Конечно, мы ощущаем, что темпы роста по нашим проектным компаниям замедлились, что обидно. Поэтому у нас непростая ситуация с выполнением плана продаж этого года. В прошлом году у нас была плановая цифра 300 млрд руб., в этом — 360 млрд руб. Даже при факте прошлого года в 341 млрд руб. она не просто получится сама собой, потому что общее экономическое замедление сказывается. Но каких-то провалов проектных компаний просто из-за того, что есть спад производства в стране, курс рубля изменился или инфляция выросла, — такого нет.

— По данным Счетной палаты, в сентябре у вас был 21 кризисный проект на 60 млрд руб. Как сейчас, спустя семь месяцев, изменились эти цифры?

— Проверка Счетной палаты завершилась 30 сентября 2015 года, поэтому она по закону не принимала во внимание финансовые результаты по кризисным проектам и в целом по РОСНАНО по состоянию на 31 декабря 2015 года. Прирост стоимости активов кризисных проектов от 1 января 2014 года к 1 января 2016 года — 15%. Счетная палата этого не увидела. Но каким бы ни был размер кризисного портфеля — большим, очень большим, катастрофическим, — я настаиваю, что для любого private equity или венчурного фонда принципиально важен не размер этой кризисной части, а размер в целом всего портфеля фонда. Любой фонд так и работает. У него всегда так: треть провалов, треть туда-сюда, еще кусок непонятный и 2-3 успеха. Это абсолютно типовая ситуация. Оценивать ее можно очень простым показателем — соотношением затрат и справедливой стоимости всего портфеля. И это соотношение по состоянию на 1 января 2016 года у нас 97%. Хотя год назад оно было 84%, а еще годом раньше — 72%. Через год, максимум два мы точно перейдем через 100%, и это означает, что, каким бы ни был объем неудач, при всем при этом общий объем затрат оказывается уже на сегодня практически возвращен. А мы не закончили работу, мы только разворачиваемся.

— Когда вы говорите про справедливую стоимость, вы имеете в виду вашу внутреннюю собственную оценку?

— Нет, конечно! Это все аудированная отчетность, только через КПМГ.

— Они аудируют при этом вашу собственную оценку по дисконтированным денежным потокам (DCF)?

— Ситуация более сложная: у нас два раза в год проводится стресс-тест, в рамках которого по каждому проекту РОСНАНО формируется обновленный бизнес-план, предъявляется аудиторам и аудитор проводит оценку справедливой стоимости проекта. В каких-то случаях это действительно дисконтированный денежный поток. Есть более сложные способы оценки по венчурным проектам, где никакого DCF нет. Если ты разрабатываешь новое лекарство и находишься на стадии клинических испытаний №1, у тебя поток появится через шесть лет, поэтому через DCF ты там ничего не оценишь. Аудиторы знают уж точно лучше методы оценки, чем я. Они по каждому проекту осуществляют оценку справедливой стоимости. В довольно сложных дискуссиях: мы их где-то убеждаем, где-то — нет. И отсюда появляется то самое соотношение затрат и справедливой стоимости. В целом по портфелю.

Нюанс называется «нанотехнологии»

— Вы ссылаетесь на венчурную индустрию, но являетесь private equity. А они отличаются друг от друга. Все-таки private equity фонды входят уже на более позднем этапе, и, по идее, рисков там должно быть гораздо меньше, чем в венчурной индустрии.

— Да, так оно и есть. Если бы не было одного нюанса, который называется «нанотехнологии». В принципе, уровень риска в private equity ниже, потому что стадия более поздняя. Но private equity индустрия в России — это, как правило, инвестиции в недвижимость или торговые сети. А у нас ведь специфическая часть private equity индустрии, та часть, которая заточена исключительно на инновационный hi-tech. Да еще и material based hi-tech, т. е. реальный сектор экономики. Это не софт, это 68 заводов, которые построены. Поэтому фактор, о котором вы говорите, снижает размер риска, а фактор, о котором я говорю, повышает его. В результате в цифрах это трудно измерить, но в реальности, думаю, наши риски в private equity проектах сопоставимы с рисками в типовых венчурных проектах.

— Больший риск всегда подразумевает большую доходность. В венчурной индустрии это обычно 1-2 проекта, которые выстреливают и становятся чемпионами, многократно окупая инвестиции в них. У вас такие проекты есть?

— Отвечу двумя частями. Пункт первый. Как вы знаете, по результатам 2015 года РОСНАНО получила прибыль в 17 млрд руб. Сейчас еще не все российские компании отчитались по итогам года, но мы видим, что мы в топ-30. Это на основе прибыли по МСФО. Прибыльность у нас второй год. Получить в ходе строительства сложнейшей наноиндустрии прибыль на уровне ведущих компаний страны — это само по себе уникальный результат. Кроме того, в 2014 году нас справедливо критиковали, и мы сами признавали, что 90% прибыли связано с изменением курса рубля, в 2015 году с курсом рубля связано менее половины этой прибыли. А более половины — с органическим ростом стоимости портфеля.

— Тут я с вами не соглашусь, потому что у вас есть еще доход по налогу на прибыль, который, собственно, и привел к прибыльности. Без учета этого единоразового дохода и курсовых разниц до налогообложения у РОСНАНО был убыток.

— Так считать нельзя. Не может один или два выборочных показателя — даже при том, что их влияние существенно, — привести к прибыльности. Прибыль — совокупный результат всех доходов и расходов компании, и поэтому все-таки должно учитываться влияние всех показателей.

Что такое отложенный налоговый актив, если смотреть в суть? Во-первых, это полноценный актив, признаваемый как по международным стандартам финансовой отчетности, так и по российским стандартам учета и отчетности. Нам говорят аудиторы: мы посмотрели проекты, по которым вы резервировали средства, и мы видим, что у вас по ним улучшилась ситуация. Как известно, в нашем портфеле есть прибыльные и убыточные проекты. И с помощью использования механизма отложенного актива мы можем в будущем компенсировать часть убытка за счет прибыли по успешным проектам.

Теперь возвращаемся к чемпионам. Конечно, настоящий прорывной результат — а не на уровне 97%, о которых я говорил, — будет, когда будут чемпионы. Но чемпионы в софте и в material based — это «два мира — два Шапиро», как говорится. Совсем разные истории. В принципе, даже в софте это не год и не два занимает. Если взять компании типа Microsoft или Google — это минимум 10-15 лет, хотя это чистый софт. В material based все дороже, больше риски, в России все гораздо тяжелее и, конечно, больше сроки. Тем не менее у нас есть компании, которые обеспечивают выпуск продукции выше мирового уровня, а таких у нас пять…

Это «Монокристалл », который сегодня является мировым лидером на рынке синтетического сапфира. Он занимает около 25% мирового рынка и является поставщиком крупнейших производителей мобильных устройств.

Вторая компания малоизвестная, но тем не менее с уровнем не ниже мирового, — это «Суперпровода», которые производят сверхпрочные провода, которых с такими параметрами прочности в мире нет. Компания в непростом положении, она пока не нарастила объемов продаж, но по качеству продукции находится в лидерах.

Третья компания такого класса — это компания «Элвис », которая обеспечила разработку первого российского 40-нм процессора для обработки визуального изображения. И не только процессор, но и конечное оборудование, системы видеомониторинга, в которых работает их кристалл.

Четвертая компания — это «Т-нано » с «Байкалом», первым российским процессором 90-нм не для видеоизображения, а универсальным.

Ну и пятая компания мирового уровня — это «Оксиал » с углеродными нанотрубками.

Вот пять проектов, которые выпускают продукцию на уровне мировом либо выше. При этом далеко не все пять могут стать настоящими национальными чемпионами. Но из пяти два имеют реальный потенциал. А один из пяти может стать компанией с капитализацией на уровне «Газпрома».

Компания «Оксиал», например, в 2014 году произвела 200 кг одностенных углеродных нанотрубок, при том что весь мировой рынок — 2 тонн. В 2015 году произвела 1200 кг, а в этом году произведет как минимум 2,5 тонн. Одновременно вводит мощности еще на 50 тонн. Мы рассчитываем, что эта компания перевернет мировой рынок в этой сфере, а поскольку этот продукт является универсальным аддитивом к десяткам материалов — цементам, пластикам, металлам, — то речь идет о перевороте в отраслях, производящих базовые материалы. Это вам не какие-то специальные космические материалы с объемами продаж полтонны в год, а это материалы с объемом продаж сотни миллионов тонн в год по миру.

— То есть это один из тех проектов, который приносит доходность и окупает весь портфель?

— Потенциально — да. Хотя ситуация более сложная. Теоретически вы правы, но если вы посмотрите на оценку «Оксиала» по МСФО, то она очень сдержанная. Потому что в аудиторской логике — что там у вас с объемами продаж? Через пять лет вы завоюете мировой рынок? DCF какой? Сколько вы продали? Мы продали 1200 кг. Какая цена? $2000 за 1 кг. То есть вы заработали на этом целых $2 млн. Мало ли что вы говорите, что у вас доходы будут вот так расти. Пока этого нет, нет и оценки. Поэтому соотношение 97% по портфелю в целом получено при низкой оценке некоторых из этих чемпионов. Чемпионы — это же явление совершенно прорывного свойства, не только технологически, но и экономически и финансово. И в этом смысле даже МСФО далеко не всегда умеют их оценивать. Ну как оценили, так и оценили. Наша задача — заводы строить и растить национальных чемпионов.

— А с точки зрения аудиторов, кто дает этот возврат доходности?

— У них методы довольно стандартны и просты: если компания находится на хорошем уровне по качеству продукции и с хорошими продажами уже сейчас. Например, пермская компания «Новомет », у которой в этом году будет почти 20 млрд руб. объем продаж. Компания, конкурирующая со Schlumberger, с хорошей доходностью, с хорошим темпом роста выручки, и вот там DCF любой аудитор принимает: все понятно и прекрасно. И вклад «Новомета» в итоговую стоимость портфеля гораздо больше, чем «Оксиала». А с точки зрения претензий на национального чемпиона логика может быть совсем иной.

То есть классические финансовые оценки не до конца отражают реалии инновационной экономики.

— То есть я правильно понимаю, что вы предлагаете оценивать деятельность РОСНАНО по итогам 2019-2020 года?

— Нет, у нас гораздо более агрессивная и нахальная позиция. У нас уже сейчас устойчивое финансовое положение, мы решили все поставленные перед нами инвестором (т. е. государством) задачи за период от нашего создания до 2015 года АО «РОСНАНО» уже сегодня вошло в принципиально новое качество по нашему финансовому состоянию. Оно состоит в том, что с 2012 года мы отказались от ассигнований из госбюджета и единственной формой господдержки для нас остались только гарантии с получением коммерческих кредитов, с возвратом кредитов и процентов. При этом в нашей финмодели объем долга последовательно сокращается, а риски невозврата гарантий оцениваются как низкие. Наноиндустрия в России построена, затраты государства практически возвращены, а институт, созданный для этого, продолжает функционировать и наращивает темпы.

— В 2015 году долг вырос год к году. То есть в 2016 году долг сократится?

— Да, в 2016 году уже начался процесс снижения нашего долга, который в соответствии с утвержденной финмоделью будет продолжаться практически до полного его погашения. У нас заканчивается первая инвестиционная фаза, растет объем доходов от выходов из проектов, и эти выходы мы используем для возврата кредитов, поэтому объем кредитной нагрузки снижается.

Кнуты и пряники

— Счетная палата констатировала, что вы выплачивали success fee за проекты, из которых вышли с убытком.

— Да, это точка, в которой нам действительно указали на ошибку. Но ситуация не такая черно-белая, как кажется. Если ее анализировать на внешнем, поверхностном уровне, вознаграждение по убыточным проектам выглядит ужасно и неправильно. Но если немного разобраться, убыточные проекты — это не те проекты, по которым у нас ноль возврата. Это проекты, по которым объем возврата меньше, чем объем инвестиций. Если в этой ситуации вы не будете мотивировать персонал (а по всем убыточным проектам мы назначили новых директоров) на максимизацию объема возврата, вы получите ноль: провалились — и провалились. Ясно, что какая-то система мотивации за возврат должна быть. У нас такая система была, и она даже в худших проектах позволила выйти не с нулем.

Давайте возьмем наш классический худший проект «Поликремний». Да, с серьезными, большими потерями, но мы вышли не с нулем, продав его за 177 млн руб.

— Но из них 20 млн руб. заплатив success fee менеджерам…

— Уточним: не 20, а 15. И не из этой суммы, а из экономии по ФОТу в целом по компании. Я считаю — и это подтверждает мировая практика — неправильно выстраивать систему, в которой отсутствует вообще вознаграждение за доход от выходов из нерентабельных проектов. Но та система, которая действовала у нас, была неправильно выстроена. Она действительно давала избыточный объем вознаграждения по убыточным проектам. Поэтому в этой части мы прислушались к замечаниям Счетной палаты, внесли соответствующие изменения в договор на управление РОСНАНО и уже успели эти изменения утвердить на Совете директоров.

— А в чем их суть?

— Там предлагается двухэтапная выплата, при которой первый этап символический, а второй этап верифицируется не по одному проекту, а по портфелю в целом. То есть в случае если по портфелю в целом мы сумели получить прибыль, то тогда вторым траншем через 2-3 года по выходу из портфеля в целом вы получаете вторую часть.

— В системе мотивации кроме пряника есть еще и кнут. А у вас есть какие-то штрафы за убыточные проекты?

— Как вы, наверное, знаете, мы вынуждены были расстаться с целым рядом менеджеров, проекты которых оказались убыточными. У нас неписаное правило: управляющий директор, допустивший провал по крупному проекту, не может продолжать работу в компании. Но финансовая мотивация «кнут» возникает, когда есть частный собственник, вложивший свои деньги, и при неудачном проекте он их теряет. УК «РОСНАНО» пока не является частной, и трудовое право запрещает изымать у сотрудников заработную плату — этого сделать нельзя. Но у нас в КПЭ этого года — продажа УК «РОСНАНО» партнерам и внешнему инвестору. Вот когда вложены деньги, а проект неудачный, тогда ты теряешь и в своих деньгах. А если не вложил деньги, когда ты нанятый работник, отнять зарплату по российскому КЗОТу невозможно.

— Есть же премии, которые выдаются всем и всегда. Лишение этих премий не будет эффективным кнутом?

— У нас нет и не может быть премий, которые выдаются всем и всегда. Наша система мотивации выстроена в соответствии с лучшими практиками private equity индустрии. Есть три вида вознаграждения. Первая часть — это должностной оклад, который у нас в РОСНАНО в целом находится несколько ниже рынка, и, пусть на меня не обидятся подчиненные, я считаю это правильным. В private equity бизнесе вознаграждать нужно не столько по текущему окладу, сколько от результата, от заработанных денег.

Вторая часть — это годовые КПЭ и годовое премирование, которое довольно существенное, но это не какие-то фантастические деньги. Вот когда мы говорим с гордостью, что мы за 2015 год выполнили важнейшие КПЭ, начиная с ключевого КПЭ по объему продаж наших проектных компаний в 341 млрд руб. и заканчивая теми КПЭ, которые доведены до дивизионов и дальше до директоров и до всех сотрудников, это вторая часть.

Есть третья часть — success fee. Вот она самая главная. И в этом success fee есть простой принцип, который обеспечивает согласование интересов менеджеров и инвесторов — в данном случае государства и коллектива РОСНАНО. Если ты вышел из проекта с доходом, то первое, что ты делаешь, — полностью возмещаешь затраты инвестора, а весь прирост делится в пропорции 20 на 80. 80% — инвестору, 20% — менеджеру. Схема более сложная, но по сути она вот такая.

— А если выход из проекта произошел с убытком, у вас не происходит депремирования вот этой второй части?

— Во второй части один из КПЭ — это доходы от выходов из проектов, а другой — прирост справедливой стоимости по проектам и по портфелю. Получение убытка — это всегда срыв этих двух КПЭ, что прямо снижает премию сотрудника.

— Анатолий Борисович, простите, но вы построили совершенно советскую систему: государство выделяет вам фонды, вы их куда-то вкладываете, отчитываетесь. При этом за фактический результат никакой ответственности не несете — отнять зарплату по российскому КЗОТу у вас и ваших портфельных менеджеров невозможно, какие бы провальные проекты они ни выбрали: всегда можно сказать, что на следующий год ишак обязательно заговорит. В Америке управляющий фондом, вложивший деньги в проект, подобный «Поликремнию», навсегда перестал бы быть венчурным капиталистом — ему бы больше никто и никогда не дал ни цента. Кто именно в РОСНАНО занимался проектом «Поликремния»? Эти люди продолжают работать в компании и на каких должностях? Сколько человек вы уволили из РОСНАНО за провальные инвестиционные решения за все время существования компании?

И сразу системный вопрос вдогонку: вас никогда не посещали мысли, что вы строите идеологически неверную конструкцию, что государство не имеет права инвестировать в бизнес-проекты, тем более венчурные, ибо в таком случае за неудачу платят все налогоплательщики, а удачу забирают несколько бизнесменов?

— Да это у вас советская система представлений о том, как работают инвестиционные венчурные фонды. Давайте-ка начнем с начала. Слышали ли вы о такой категории, как tolerance to failure («терпимость к неудачам»)? А ведь это та самая даже не финансовая, а фундаментальная культурная основа, которая отделяет страны, способные создать инновационную экономику, от не способных. Плохо наше дело, если даже ведущие журналисты лучшего российского делового издания об этом не знают. С такими суровыми подходами и Стив Джобс никогда не создал бы iPhone, поскольку до этого его, как известно, за неудачи уволили из Apple! Да и Илон Маск, видимо, был бы с позором уволен из Tesla, поскольку компания была основана в 2003 году и с тех пор, за 13 лет, у нее был только один прибыльный квартал — годов прибыльных вообще не было! Надо ли повторять, что вся Силиконовая долина стала возможна в значительной степени благодаря многолетним масштабным вливаниям государственных ресурсов — и прежде всего Минобороны США? Это ответ на ваш «системный вопрос вдогонку».

А теперь по порядку ответы на ваши вопросы. Первое: в Америке есть известнейшие венчурные фонды, которые вкладывали средства в проекты Plastic Logic и Lilliputian Systems (это OAK, Amadeus Capital Partners, Intel Capital, Sequoia Capital). Они инвестировали деньги вместе с нами и вместе с нами не смогли добиться удачи в этих проектах. Неужели вы думаете, что управляющим этих фондов больше не дадут денег? Наоборот, там смотрят по портфелю в целом. Так принято во всем венчурном бизнесе в мире. Второе: мы уволили и сообщали об этом публично (еще два года назад) всех управляющих директоров, проекты которых оказались неудачными. И наконец, третье. Если вы посмотрите на историю развития наноиндустрии в мире, то не только в США, но и в Израиле, Японии и других странах эта отрасль стартовала с государственной поддержкой. А уж потом пришли частные инвесторы. Это ровно то, что происходит и у нас. Кстати, как вы знаете, мы уже два года не получаем госсубсидии, не планируем их получать в дальнейшем, а согласно бизнес-плану с 2018 года не будем получать и госгарантии.

— По отчетности РОСНАНО в 2015 году вознаграждение Правления и Советов директоров ОАО и УК выросло в 2 раза. Расходы на заработную плату выросли примерно на 500 млн руб. С чем это связано?

— Очевидно, вы сделали такой вывод по нашему МСФО-отчету. Цифра корректная, но вывод неверный. Действительно, по статье «Расходы на заработную плату» мы видим разницу между 2014 и 2015 годом в размере 491 млн руб. Однако это консолидированная величина по группе РОСНАНО. Если углубиться в аналитику по МСФО, то 384 млн руб. из этой разницы — это уменьшение резервов по опционной программе АО «РОСНАНО», которое произошло в 2014 году. Оно произошло по причине смены модели управления компанией, перехода персонала в ООО «УК «РОСНАНО» и смены системы мотивации на новую, соответствующую принятым в индустрии прямых инвестиций нормам. Остальная сумма объясняется в основном ростом расходов на персонал в зарубежных дочерних офисах в 2015 году по причине курсовой разницы. Зарплаты в валюте не изменились, но рублевое выражение этих зарплат выросло. Таким образом, расходы на заработную плату в УК «РОСНАНО» не увеличились. Наоборот, с учетом инфляции, можно сказать, даже уменьшились.

— Счетная палата также говорит, что проекты, в которые было инвестировано 60 млрд руб., или 38% всего портфеля, находятся в антикризисном управлении. То есть к состоянию всего портфеля у них тоже есть вопросы.

— Это оценка той самой части портфеля, которую мы в начале 2014 года отобрали из всего портфеля РОСНАНО как кризисную и передали в специально созданный блок антикризисного управления (БАУ). Важно оценить, что произошло со справедливой стоимостью этого портфеля за время управления им внутри БАУ.

Стоимость антикризисного портфеля за время управления им БАУ выросла на 15%. То есть БАУ обеспечил рост стоимости этих проектов. Хотя там были и просто безнадежные проекты. И, кстати говоря, по большей части проектов работа еще не завершена. Скорее, наоборот, они переведены из кризисной стадии в нормальную, и мы будем наращивать их справедливую стоимость. Сам БАУ мы закрываем именно потому, что считаем: он выполнил свою работу.

Покупатели УК «РОСНАНО»

— Схема с УК и АО тоже подверглась критике Счетной палаты: по ее словам, в результате перестали действовать ограничения на вознаграждения менеджменту компаний, получающих госгарантии.

— Формально все так. Существуют правила, которые запрещают использовать кредиты, полученные по госгарантиям, для вознаграждения менеджменту любых видов. В ситуации, когда была одна компания РОСНАНО, это можно отследить, а на УК это правило не распространяется, говорит Счетная палата, и она формально права. Только есть другое правило, по которому вообще все финансирование УК, включая вознаграждение менеджменту, не может осуществляться из кредитов, привлеченных по госгарантиям. То есть если смотреть не на форму, а на суть, то создание УК не вывело нас из-под этого требования, а, наоборот, ужесточило его. Мы не можем ни одного рубля из этих 1,95% от балансовой стоимости активов АО «РОСНАНО» (размер комиссии УК «РОСНАНО» за управление активами АО «РОСНАНО») брать за счет привлеченных кредитов под госгарантии. Потому что их нам дают на инвестиции. В этом смысле все затраты УК, включая затраты на вознаграждение, выплачиваются не из этих денег. Поэтому тут вот так посмотришь — белое, а так — черное. Жаль, что мы не убедили Счетную палату посмотреть по-другому.

— А из каких денег платятся эти 1,95%?

— У нас есть доходы от выходов, которые в прошлом году мы перевыполнили. Если взять абсолютный объем доходов от выходов, он был точно больше, чем расходы на УК — от выходов мы получили 7 млрд руб., а расходы на УК — 4,4 млрд руб.

— Есть много других УК — российских и зарубежных — с большим опытом управления активами. Не эффективнее было устроить тендер, чем вот так волюнтаристски отдать активы в управление УК «РОСНАНО»?

— Сейчас, когда мы вышли на другой уровень качества финансового состояния, когда мы обеспечили прибыль и доходность, когда мы по этим активам обеспечили их стоимость на уровне затрат, количество желающих двигаться в эту сторону будет резко возрастать. Этих желающих не было, когда мы выводили эти активы из кризисной стадии, но, когда мы их вывели, они вполне могут появиться. Это вполне естественно и, может быть, по-человечески объяснимо.

Но этот вопрос не к нам, а к государству, которое является собственником АО. Если государство решит, что надо проводить тендер, мы готовы доказывать, что при любой самой конкурентной процедуре в силу восьмилетнего опыта управления нанотехнологиями в России не существует другой компании, которая обладала бы таким мощным потенциалом, как УК «РОСНАНО».

— Как будет происходить превращение УК в частную компанию?

— Процедура на 100% должна быть абсолютно рыночной и соответствовать лучшим практикам. Менеджмент будет покупать по опционной схеме из собственных средств.

— Это будет не допэмиссия УК, а покупка доли у АО?

— Допэмиссия не соответствует лучшим практикам — это было бы закачкой денег в покупаемую компанию. А в нашей схеме планируется заплатить акционерному обществу, принадлежащему государству.

— В этом году все доли будет покупать менеджмент?

— Пока точка не поставлена. Это полномочия совета директоров АО. Он решил, что до конца года минимум 75%, максимум 100% УК должны быть частными. Если вы посмотрите стратегии УК и АО, там написано, что УК должна быть продана менеджменту и международно признанным инвесторам. В какой пропорции это будет разделено — этот вопрос в этом году должен решить совет директоров.

— А кроме менеджмента есть претенденты?

— Можете их назвать?

— Это российские или иностранные инвесторы?

— По нынешней ситуации, конечно, скорее российские.

— Частные?

— Не обязательно, они могут быть и частные, могут быть и государственные. И то и другое возможно. Нам кажется важным, чтобы это была компания с технологическими компетенциями, не только чисто финансовая. Хотя, возможно, и финансовая. Но мы не продавцы, продавец — государство. Поэтому кому оно продаст — это вопрос государства, а не наш.

— Вы сами какую долю собираетесь приобрести?

— Как только совет директоров определит условия сделки, мы точно ответим на вопрос, сколько и кто приобрел.

— Но вы же и есть продавец.

— Нет, конечно, вы ошибаетесь. Вот эта сделка уж точно будет до дна изучена Минэком, Минфином, Росимуществом, советом директоров, комитетом по аудиту, аудиторами, общественностью, прессой.

— А кто будет устанавливать цену продажи?

— Совет директоров АО, собственник. Мы же не собственники АО и даже не УК.

— Вы работаете как фонд, а сейчас начинаете работать как фонд фондов. Вас не смущает эта двойственность?

— Стратегически вы правы. Но обращаю внимание, что это все-таки две организации — АО и УК. Если быть до конца точным, то УК «РОСНАНО», управляя АО «РОСНАНО» и создаваемыми фондами, сочетает в себе функции УК как LP (limited partner. — «Ведомости») — как инвестора АО «РОСНАНО» — и УК как GP (general partner. — «Ведомости») — как управляющего фонда. Это сочетание стратегически, конечно, потребует того, чтобы на него серьезно посмотреть. Но прежде нужно запустить конвейер создания фондов, набрать опыт — мы пока маловато создали. А в принципе, я не исключаю того, что нам нужно будет думать о разделении этих функций.

Проекты и санкции

— Проект с «СМП банком». В чем его смысл и нет ли опасности для РОСНАНО подпасть под санкции, делая такой проект?

— Совет директоров по нашему предложению одобрил этот проект в ноябре прошлого года, когда все санкции уже были, и мы с открытыми глазами шли на это. Считали и считаем его правильным, несмотря ни на какие санкции. И вообще не считаем правильным выстраивать стратегию развития российской наноиндустрии, приспосабливаясь к санкциям. Их не учитывать нельзя, но и неправильно было бы немедленно поднимать руки вверх.

Дело, к сожалению, в другом: на сегодняшний день этого проекта пока нет в силу позиции второй стороны. Будет он или нет, я вам сказать не могу — я не знаю. Если вторая сторона пойдет на его создание, то мы его создадим, не пойдет — значит, нет.

— Продолжая тему санкций: у вас есть зарубежные активы, в том числе в США. А в конце 2015 года Совет директоров рассматривал создание новой «дочки» в США. С точки зрения рисков расширения санкций насколько это логично и есть ли у вас какая-то стратегия по управлению этими рисками?

— Да, есть — мы очень серьезно консультировались по этому поводу с профессиональными юристами, в том числе с американскими, и отдельно консультировались по политической линии, сознательно и глубоко. Итог — мы не видим никаких оснований для каких бы то ни было санкций по отношению к нашим американским активам. Мы осознанно шли в инвестиции в США с задачей трансфера технологий в Россию, что мы и делаем. Есть ряд наших американских компаний, которые уже построили производство в России.

Сейчас речь идет лишь о переводе этих активов в организационно-правовую форму, адекватную для иностранных инвесторов, — в private equity fund, которым мы на 100% владеем. С точки зрения собственности активов ничего не меняется, но по упаковке появляется форма, которая позволяет на человеческом языке говорить с инвестсообществом: вот фонд, вот pipeline, вот состав проектов, вот их справедливая стоимость, вот их затраты, вот их потенциальная цена при выходах. Это то основание, на котором можно начинать говорить с инвесторами. Конечно, мы понимаем, что, пока действуют санкции, сложновато будет в этот фонд привлечь инвестиции, но готовиться к этому уже надо. Ровно поэтому мы пришли на совет директоров, и он нас поддержал.

— Сколько там активов?

— В этом фонде активы чуть более $200 млн.

— У вас было несколько объявлений о разных фондах в Азии, один из них — фонд с Сингапуром — не реализовался. А что сейчас есть в реальности?

— Фонд с Сингапуром у нас не состоялся, а фонд с Китаем у нас состоялся . Называется ChIR Tech — это хитрая географическая конструкция, китайско-российско-израильская. Смысл бизнес-идеи вот в чем: у нас в Израиле есть неплохая команда и, как известно, Израиль — одна из лидирующих стран в мире по объему стартапов. Мы хотели бы этим фондом отбирать израильские стартапы и делать трансфер этих технологий в Россию и Китай. Фонд зарегистрирован, формирует pipeline и приближается к первым инвестициям. Я думаю, что первая инвестиция будет в этом году. Наших денег в нем $80 млн чистого инвестиционного капитала.

Мы точно собираемся развивать сотрудничество с Китаем. Мы считаем, что тот базовый уровень взаимодействия, который достигнут, нужно сильно расширять. Наш китайский партнер — Университет Цинхуа, у него объем активов под управлением — $200 млрд. Это активы, созданные из инновационных разработок самого университета. Причем в значительной степени это material based hi-tech, т. е. это наша тематика. Мое общение с руководством университета показывает, что потенциал для сотрудничества очень большой. Далеко не только тот фонд, который мы создали, — мы еще много что можем делать. Поэтому мы будем активно расширять наше взаимодействие с Китаем. Я очень надеюсь, что до конца года мы сможем создать другие китайские фонды.

— Есть еще фонд с Индией.

— Если быть точным, есть замысел фонда. К этому замыслу мы относимся очень серьезно и считаем его очень важным хотя бы потому, что по размеру — по $1 млрд от каждой стороны. Подписан MoU с министерством финансов Индии с этими цифрами. Но это пока еще только MoU.

— А почему РОСНАНО просила денег из бюджета на этот фонд?

— Во-первых, из-за объема. РОСНАНО должна до конца года поднять внешних инвестиций на 50 млрд руб. А только этот фонд на $1 млрд — т. е. 65 млрд руб. Кроме того, по бизнес-идее речь идет не просто о финансировании проектов, а о строительстве заводов. Это принципиально новый тренд — не трансфер в Россию, а трансфер хайтека из России, причем не в виде продукта, а в виде предприятий по его производству. Это история не на три года и не на пять: инвестиционный цикл такого уровня — минимум 10 лет. Коммерческий кредит на 10 лет даже с госгарантией под 12%, как мы сейчас берем, — это абсолютно невозможно. Поэтому такой тяжелый долгосрочный проект, конечно, требует особого режима финансирования. Если государство оценит его как адекватный и пойдет на это, значит, пойдет. А мы будем его убеждать.

— Сейчас есть какое-то понимание по этому финансированию?

— Идет работа. Есть позиция администрации президента, формируются позиции министерств и ведомств.

— А дедлайн какой-то есть?

О прибыли и дивидендах

— Как вы поступили с прибылью, которую вы получили по итогам 2014 года, и что будет с прибылью 2015 года?

— Согласно бизнес-плану АО «РОСНАНО» мы должны были выйти на прибыль только в 2017 году. У нас же по итогам 2014 года получилась прибыль по МСФО, но убытки по РСБУ, а по результатам 2015 года — прибыль и по МСФО, и по РСБУ. По итогам 2015 года прибыль мы направим на погашение убытков прошлых лет.

К сожалению, по результатам 2015 года АО «РОСНАНО» не заплатит дивиденды. Говорю так, потому что собирались заплатить, но по итогам I квартала, которые берутся в учет на момент принятия решения, у нас размеры чистых активов оказались ниже размера уставного капитала — незначительно, но ниже. На конец года они были выше. И поэтому по закону мы не можем выплатить дивиденды. На совете директоров, когда обсуждалась эта ситуация, было принято решение, что теперь вопрос о выплате дивидендов будет рассматриваться ежеквартально и дивиденды будут выплачиваться, когда будет такая возможность. А УК «РОСНАНО», которая, кстати, тоже получила прибыль, дивиденды заплатит в пользу АО в размере 50% от чистой прибыли.

Методические разногласия Анатолия Чубайса и Татьяны Голиковой «Аудиторы пришли сюда не с целью провести всеобъемлющий анализ работы РОСНАНО и сделать вывод о ее эффективности, — объясняет Чубайс. — Их задачей был анализ рисков невозврата кредитов, полученных на условиях госгарантий. Но у нас есть очень важное разногласие со Счетной палатой — методическое. Они проверили ряд проектов — в первую очередь, конечно, неудачных — и сказали, что часть финансирования этих проектов получена под госгарантии и, следовательно, есть риски невозврата прогарантированных кредитов РОСНАНО. Мы считаем, что так в принципе методически неправильно действовать. Потому что мы являемся инвестиционным фондом и оценивать нашу деятельность, а также риски невозврата госгарантий надо не попроектно, а попортфельно. Это фундаментальное методическое разногласие, это не частность. Само по себе формирование портфеля в современной венчурной индустрии есть важнейший механизм хеджирования рисков отдельных проектов, это суть того, чем отличается фонд от не-фонда. Наш портфель проектов — весь, а не его часть — является основанием для нашей финансовой модели. В финансовой модели, как и положено, собраны вместе все притоки и все оттоки. Мало того, в финансовой модели есть набор предпосылок, по которым она рассчитана, например курс доллара или процентные ставки. Помимо этого в ней есть специально проведенный дерискинг, включающий перенос поступлений от выходов из трех крупнейших проектов на один год и исключение их из общего объема доходов, дисконт на 20% по доходам от проектов, и много чего еще. По результатам всего этого — этих предпосылок, этого дерискинга по всему портфелю вместе взятому — мы получаем ежегодные остатки на счетах, которые 100%-но гарантируют не только полный возврат кредитов и процентов, но и абсолютную финансовую стабильность РОСНАНО. Что, собственно, и оценено Standard & Poor’s (S&P), которые сказали: финансовое положение стабильное, долгосрочный и краткосрочный кредитные рейтинги на уровне суверенного рейтинга Российской Федерации (ВВ-/В и ru АА-). И как раз S&P в отличие от Счетной палаты оценивали модель в целом. Поэтому я считаю, что неправильно говорить о рисках невозврата госгарантий, исходя из части проектов и игнорируя финмодель в целом. Тем более что финмодель Счетная палата видела, по предпосылкам нет ни одного замечания, по дерискингу нет ни одного замечания, по результатам расчета финмодели нет замечаний. Но если это так, тогда соглашайтесь и с выводами по финмодели в целом. Я уже не говорю, что у нас финмодель прошла Минэкономики и Минпром, а Минфин вообще, прежде чем согласился на госгарантии, вытащил все внутренности финмодели: получил данные по каждому из существующих проектов и фондов, по каждому из плановых фондов, по каждому из плановых фондов поток проектов, по ним все сроки выходов и объемы». Неадекватные критерии «Одним из этапов выдачи госгарантий является, по сути, due diligence компании, который в соответствии с требованиями постановления правительства (от 10.09.2010 г. №709 о предоставлении госгарантий РОСНАНО) ежегодно с 2015 года проводит ВЭБ, — продолжает руководитель РОСНАНО. — Минфин изначально рекомендовал ВЭБу проводить нашу проверку на основании методики для госгарантий, которые выдавались после кризиса 2008-2009 года промышленным предприятиям, оказавшимся в сложном положении. Эта методика, утвержденная правительством, адекватна для промышленных предприятий, попавших в тяжелое финансовое положение, но абсолютно не подходит для РОСНАНО. Не потому что РОСНАНО хуже или лучше, а потому что мы другие. Пример: базовый показатель — рентабельность продаж. Но у нас нет ни продаж, ни рентабельности продаж: мы — инвестиционный фонд. У нас есть IRR, у нас есть NPV проектов, у нас есть справедливая стоимость портфеля, у нас нет рентабельности по определению. Когда мы в этом разобрались, мы сказали: „Минфин, уважаемый, невозможно нас проверить по рентабельности продаж, это просто неадекватно”. Минфин сказал: „Да, действительно, это неадекватно”. Вот здесь появляется слабость, по которой — наверное, справедливо — Счетная палата говорит: „Ну хорошо, вы увидели, что неадекватна эта методика, тогда вы должны были сделать методику для оценки финансовых организаций, отличающуюся от оценки промышленных предприятий”. Минфин этого не сделал, но вместо этого сказал: „Не проверяйте РОСНАНО по рентабельности продаж, а проверяйте по показателям: коэффициент текущей ликвидности, отношение заемных средств к собственным средствам и ряду других”. Дали нам адекватные для нас показатели. В этом смысле нормативно здесь есть, может быть, небольшая шаткость. Кстати говоря, Минфин сейчас методику проверки создал и дальше будет финансовые организации так и проверять, но на той стадии с формальной точки зрения был изъян. Вот в чем вся коллизия, хотя звучит это в заголовках некоторых ваших коллег примерно так: „Чубайс в очередной раз получил бюджетные деньги, необоснованно нарушив действующий порядок”.» Объективная проверка «Мы считаем, что сама проверка была объективной, — говорит Чубайс. — Я не вижу какой-то политической заданности или внешних мотивов: аудиторы реально анализировали то, что по мандату должны были анализировать. Я считаю, что в результате этой проверки они увидели ряд срезов нашей работы, которые они считают негативными, и мы с ними согласны, мы сами их считаем негативными. Есть среди этого то, что мы не видели, а увидели благодаря проверке. А есть ряд срезов, которые они считают негативными, но мы не согласны со Счетной палатой. Тем не менее в целом я считаю, что итоги проверки достаточно позитивны. Могу сказать даже, что благодарен Счетной палате за то, что они свою работу провели профессионально и честно».

Мы представим вам значимые фрагменты этого большого интервью — а именно ответы на прямые и самые смелые вопросы газеты.

АНТИКРИЗИСНАЯ ЭКОНОМИКА

Самый главный вызов сегодня – пригласить инвесторов, начать новое дело. И у нас прорыв, я бы осмелился так сказать, в сельском хозяйстве. Рынок огромен, спрос позволяет инвесторам создавать интересную бизнес-модель, получать прибыль. К нам пришли инвесторы из Ставрополя, из Тюмени, из Москвы, из Армении. Инвестиции – порядка 35 млрд руб. Благодаря тому, что государственная политика позволяет компенсировать не только ставку, которая очень тяжела, но и возвращать капитальные затраты – до 25%. То есть модель, как говорят бизнесмены, просто великолепна. Наращивается производство огурцов, помидоров, сладкого перца, клубники, цветов. Цена на землю не является препятствием для начала сельхозбизнеса. Мы находим правовые механизмы предоставить землю стратегическим инвесторам по номинальной цене. Другой вопрос – реализация самого проекта строительства, например, теплицы. Для производства необходимы газ, электричество, вода. Плюс у нас создано 28 индустриальных парков.

Налог № 1, так же как у абсолютного большинства, – это НДФЛ. Конечно, хочется, чтобы лидером был налог на прибыль, это наша мечта. Мы продаем областную недвижимость в Москве. Мы – единственный субъект, министерства которого до сих пор разбросаны в соседнем субъекте. В 2017–2018 гг. перевезем все службы и министерства в Красногорск.

Какое-то время назад была идея добиваться уплаты подоходного налога по месту жительства. Сейчас это все уже забыто? Без шансов? – Если в черно-белой логике ответить – с шансом или без шансов, то скорее без. Администрирование НДФЛ по стране является одним из самых эффективных. Создавать рабочие места – это более сильная позиция. Нам удается два года подряд создавать по 70 000 высокопроизводительных рабочих мест. Что значит высокопроизводительных? Это значит зарплата от 40 000 или от 50 000 руб.

Мне, конечно, хочется, чтобы 1,2 млн человек платили НДФЛ в области, но менять администрирование всей страны из-за одного субъекта неправильно и невозможно. Все-таки более сильная позиция – создавать рабочие места там, где человек живет. Ведь неприятно не только то, что из региона уходят деньги, – это порядка 100 млрд руб. Это еще и ежедневное утомительное полутора- или двухчасовое путешествие для человека только в одну сторону. Недавно я разговаривал с офтальмологом, которая выписывала мне очки. Она за 80 000 руб. ездит ежедневно из Мытищ в Москву. А в Мытищах эта позиция оплачивается на уровне 60 000 руб. И я говорю: «А зачем вы за 20 000 руб. ездите каждый день в Москву?» А она отвечает: «Вы знаете, если бы было 70 000 руб., я бы с удовольствием осталась, но у меня ипотека, и я вынуждена – уже семь лет езжу. Два часа я трачу туда, два часа – обратно». Или заходим мы в МФЦ, стоит семейная пара очень приятная. Оказалось, из Электроуглей, муж – электрик, работает в Москве, получает 100 000–120 000 руб. в месяц. Каждое утро он ездит на электричке из Электроуглей и обратно. То есть реально пашет каждый день. Он профессионал, от него не может отказаться компания, но он вынужден ездить. А если бы ему где-нибудь рядом рабочее место создать? Вот об этом я переживаю. И если сможем решить эту задачу, люди скажут спасибо. Не знаю как все, но супруга этого инженера-электрика точно.

ПАРКОВКИ

– А вы будете платные парковки вводить?

– Если люди поддержат – будем. Мы обсуждаем это с жителями. Похоже, что нужно. И мы начинаем потихоньку к этому готовиться. У нас в Одинцове, например, количество зарегистрированных машин примерно такое же, как на юге Франции. Я нигде не видел такого количества машин на газонах и тротуарах, как в Люберцах. Жители сильно раздражены, когда невозможно припарковать машину или проехать с коляской.

– Как вы это видите – вы введете платные парковки одновременно в пяти крупнейших муниципалитетах?

– Там, где высокая плотность, будет поэтапно появляться платная парковка. Как это было в Москве. Как, впрочем, и во всех без исключения крупных городах мира. Другого способа не нашли.

Я глубоко уверен, что ротация в органах власти – муниципальных, региональных – обязательна для того, чтобы человек не терял мотивации. У нас есть практики перевода из одного муниципалитета в другой успешных коллег, замены функций и компетенций. Очевидно, что продолжительное нахождение на одном месте, так скажем, притупляет рецепторы. А власть не имеет права терять этот нерв. У нас есть главы районов, которые работают очень давно – с 90-х гг., очень серьезные, очень эффективные. Делаем ротации тогда, когда видим необходимость. Человеку, который добросовестно отработал 10 или 20 лет, мы всегда найдем направление работы.

– Определили 56 показателей. Они характеризуют наши приоритеты – выполнение майских указов, целевых показателей федеральных и государственных программ Московской области.

Именно те направления, которыми непосредственно занимаются главы муниципальных образований на местах. Это целевые показатели: ликвидация второй смены, количество отремонтированных муниципальных и региональных дорог. Обновил ты 10% дворов или не обновил? Что такое обновить 10% дворов? Казалось бы, абстрактное определение. А на деле это шесть обязательных элементов: парковка, зеленая зона, детская площадка, освещение, дорожки, контейнерная площадка. Есть исчерпывающий перечень мероприятий, которые ты должен провести во дворах. Всего дворов у нас в Подмосковье 13 400. Не хочу чрезмерно погружать вас в систему управления, которой мы занимаемся. Суть ее – это работа на результат. И у нас есть ряд принципов – их семь (1. Житель всегда прав! 2. Команда – всё. 3. Результат «рулит»! 4. Ничего личного! 5. Чуткая власть! 6. Перемены к лучшему! 7. «Демократура!»), здесь не должно быть ничего личного.

МОРАТОРИЙ НА СТРОИТЕЛЬСТВО

Целый ряд муниципалитетов в Подмосковье, которые граничат с Москвой, перенаселены. Та же самая Балашиха. Когда это все начало строиться – еще до вас, – урбанисты предупреждали: в Подмосковье строят будущие трущобы. Там живет нижний средний класс. Если экономика падает, люди остаются без работы, и мы получаем сотни тысяч безработных, и т. д.

– Вы очень точно выбрали город. Безбожно, я не побоюсь этого слова, застроена именно Балашиха. Но дело даже не в том, что там появились безумные каменные джунгли, а в том, что за это время там не было создано хоть сколько-нибудь значимых рабочих мест. И теперь каждое утро с разбега ты должен пытаться забежать в электричку. И таких людей, которые ездят каждый день из Балашихи, порядка 120 000 человек. То есть 30% трудоспособного населения с 7 до 9 часов утра устремляется в Москву. А вечером – обратно. Как расшивать? Для начала мы объявили мораторий на новую стройку. Отменили то, что могли отменить и остановить. Там есть уже разрешения выданные, которые мы не можем отменить.

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПЛАН И ТОЧЕЧНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО

У вас есть понимание, в каком направлении будет меняться облик Подмосковья после принятия генпланов?

– Сегодня практически невозможна уплотнительная, точечная застройка. Чтобы одобрить точечную застройку, вы должны будете пройти публичные слушания. А что скажут люди, когда у них вместо стадиона захотят в Балашихе построить жилой дом? Поэтому генплан для нас – это правило. Кажется, что без правил жить иногда проще, но потом появляются трудности. Сейчас у нас есть только 18% генпланов.

Вот мы говорим: мы лидеры по стройке. Но можете ли вы представить, что в Подмосковье есть генеральные планы только у 18% муниципалитетов? И то – кто финансировал разработку этих генеральных планов? Собственники земель! А что собственник земли может предусмотреть в региональном плане?

Мы заплатили 1 млрд руб. в прошлом году, к концу года у нас будет 98% генпланов. После многих общественных слушаний. Еще одна очень важная вещь: когда мы начали согласовывать генпланы, то увидели, что часто идет наложение жилых домов на земли лесного фонда. Эта история характерна не только для области, но и для всей страны – так сложилось еще с 80–90-х гг. Мы сейчас работаем с федеральным правительством, чтобы эти вопросы снять.

Вы говорили про рейтинги глав муниципалитетов. Для губернаторов тоже существует рейтинг. И не только рейтинг, который управление внутренней политики составляет, по популярности. Но есть еще и рейтинг правительства. Вы знаете, на каком вы месте там находитесь?

– Знаю. И про рейтинг по развитию инвестиционного климата в регионах. И про рейтинг оценки эффективности органов власти. Это указные рейтинги. И, возвращаясь к вопросам благоприятного климата для инвесторов, по рейтингу инвестиционной привлекательности в 2013 г. область занимала 38-е место, а по итогам 2014 г. – уже 24-е. Приоритетные и основные показатели в рейтинге эффективности органов власти. За 2011 г. область была на 32-м месте. За 2014 г. вошли в 15 лучших регионов России и стали 13-ми. Почему 13-ми? Проигрываем по динамике показателей. Понятно: чем более развит регион, тем скромнее темпы роста, ведь развитие экономики имеет объективные пределы. Но такова федеральная методика оценки.

ПРО САМОПИАР

Год назад ОНФ обвинил Московскую область в раздутых затратах на PR, в том числе на ваш личный. Активисты ОНФ говорили, что из бюджета на PR тратится более 5 млрд руб.

– Мы официально заявили, что это не так. Коллеги не разобрались. И из этих 5,9 млрд руб. значительная доля – это финансирование мировых судей – 1,7 млрд руб. Это трудно назвать пиаром. Что касается СМИ как таковых, у нас действительно большая доля затрат на создание телеканала 360. Для нас выстраивание такого канала – очень важное мероприятие, потому что Подмосковье, как никакой другой регион Федерации, имеет фрагментарность и по географическому расположению, и по своим сильным муниципалитетам. Неслучайно его часто называли и лоскутным одеялом, и удельным княжеством – такого не должно быть. Образно говоря, Одинцово и Мытищи, Талдом и Балашиха – это разные уклады. И наша задача была сделать единое информационное пространство. И как раз информационная активность – это те капилляры, те сосуды, которые позволяют нам доставлять информацию, рассказывать, что мы делаем.

О ВЫБОРАХ

– Сейчас Кремль выдает публичную установку, что главное на этих выборах – даже не количество голосов, полученных «Единой Россией», а конкурентность, открытость и легитимность. На последних выборах регионы у нас отказывались от видеонаблюдения, ссылаясь на затратность.

– Это я знаю. У нас есть все необходимое для того, чтобы обеспечить видеонаблюдение. Лучше, чтобы оно было, чем наоборот. Это позволяет избежать провокаций. У нас были инциденты Балашихе и в Щелковском районе.

Мы тоже сделали определенные выводы. И на эти провокации мы не имеем права поддаваться. Поэтому мы приглашаем сейчас активных общественников, например, у нас были выборы в Волоколамске, в Коломенском районе. Они присутствуют на участках как общественные деятели, пишут в социальные сети, фотографируют и снимают на видео. Очевидно, должен быть допуск наблюдателей от политических партий. Все эти принципы мы будем у себя реализовывать. Подмосковье – очень удобный регион, далеко ехать не надо. Думаю, что наши избирательные участки будут традиционно востребованы наблюдателями.

– Ирек Вильданов, представитель Мособлизбиркома, прославился заявлениями почти в духе Рамзана Кадырова: называл конкретных наблюдателей провокаторами, чуть ли не с фашистами сравнивал и т. д. Вы согласны с такой трактовкой и деятельностью этих независимых наблюдательных организаций?

– Может быть, стоит сменить тогда род деятельности?

– Он сейчас здоров, слава богу. И нареканий к нему со стороны коллег из Центризбиркома и областной думы к его работе нет. Нужно быть посдержанней, что мы ему и порекомендовали.

Министр энергетики Российской Федерации Александр Новак в интервью газате "Ведомости" рассказал надолго ли в мире сократится нефтедобыча, о трениях с Украиной из-за цен на транзит газа и о налоговых новациях для компаний ТЭКа.

«Страны ОПЕК не могли договориться между собой с 2008 года»

В этом году в январе цены на нефть пробили $30 за баррель, спекулянты продолжали играть на понижение, российский бюджет, в котором нефтегазовые доходы – около 50%, оказался под угрозой. ОПЕК, которая до сих пор балансировала рынок при резком падении цен, только наращивала добычу и договариваться не собиралась. ОПЕК больше не регулятор, констатировал в конце 2015 г. главный исполнительный директор «Роснефти» Игорь Сечин.
В январе 2016 г. министр энергетики Александр Новак впервые публично заявил, что Россия может обсудить с ОПЕК балансировку цены. Отечественные нефтяники отреагировали скептически: Россия на регулирование мирового рынка никогда особо не влияла, наши компании не в состоянии быстро сократить или нарастить добычу, да и инвестициями жертвовать не хотели. Еще аналитики и топ-менеджеры отрасли отмечали, что ОПЕК раздирают противоречия, картель потерял способность договариваться. Участники рынка считали заявления министра «словесными интервенциями», которые должны были успокоить спекулянтов.
В ноябре 13 стран ОПЕК договорились сократить добычу на 1,2 млн барр. в сутки, еще 11 стран, не входящих в картель, – почти на 600 000 барр. в сутки, из них половину сократит Россия. Фьючерс на Brent прибавил в цене почти 10% (в понедельник, 19 декабря, нефть стоила $55,3 за баррель). Трое топ-менеджеров нефтяных компаний, опрошенных «Ведомостями», отмечают личную заслугу Новака в успехе казавшегося безнадежным предприятия. ОПЕК достигла договоренностей благодаря личному участию Новака, уверен аналитик «Сбербанк CIB» Валерий Нестеров. И это тот случай, когда министр заработал для бюджета огромные деньги, объясняет он. Если в 2017 г. цена нефти составит в среднем $55, нефтегазовые доходы бюджета (сверстан исходя из цены $40) будут выше на 1,1 трлн руб., оценивали аналитики «ВТБ капитала». Сам Новак не склонен присуждать кому-либо пальму первенства в договорном процессе. В интервью «Ведомостям» министр рассказал, как все же удалось договориться о сокращении добычи, об отношениях с Украиной на газовом рынке и о том, каких налоговых новаций ожидать компаниям топливно-энергетического комплекса.

Как Россия помогла ОПЕК

– Недавно ОПЕК приняла решение сократить добычу нефти, при этом Россия активно помогала организовать этот процесс. Почему? Мы ведь не входим в картель.
– Россия сегодня добывает больше 11 млн барр. в сутки, мы очень крупный игрок среди стран-производителей, поэтому без нас сегодня практически невозможен процесс регулирования нефтяных рынков. Мы пошли на договоренности по снижению добычи, потому что это даст положительный результат и для бюджета, и для нефтяных компаний, поможет стабилизировать ситуацию в целом. Раньше они балансировали рынок самостоятельно, но в настоящий момент вряд ли страны ОПЕК приняли бы решение о сокращении добычи без нас. В этот раз для ОПЕК было важно участие в сокращении добычи и других стран-производителей, чтобы достичь желаемого эффекта. Когда цены на нефть в 2014 г. упали, все думали, что это на год-полтора и за это время рынок сбалансируется, как это было и раньше. Но перепроизводство сохранялось. Мы до сих пор имеем превышение предложения над спросом в 1,5–1,8 млн барр. в сутки: т. е. фактически за два года ситуация с избытком нефти не изменилась.
– Россия была инициатором решения или вы ответили согласием на предложение Саудовской Аравии?
– Я бы не стал отдавать кому-то пальму первенства: все страны, которые участвовали в процессе, так или иначе проявляли активность. Впервые вопрос о сокращении мы обсудили в ноябре в 2015 г. на встрече с Саудовской Аравией, Мексикой и Венесуэлой. Более активно эту тему стали обсуждать в феврале, когда цены упали до $28 за барр. Мне кажется, роль России, Саудовской Аравии, Алжира, Венесуэлы, Катара примерно равнозначна, этот костяк стран был инициатором и двигателем процесса и привлекал другие страны к переговорам. Правда, во второй половине года наше соглашение с Саудовской Аравией, подписанное в Китае на полях G20, на мой взгляд, стало решающим.
– Тем не менее говорят, что министры нефти ОПЕК и других стран прислушивались именно к вашему мнению и часто советовались с вами.
– Действительно, было много сделано для того, чтобы урегулировать разногласия внутри ОПЕК. Мы также проводили переговоры с разными странами, которые не входят в картель и которые также нужно было привлечь к сокращению добычи. Ключевую роль сыграл президент Владимир Путин, который публично поддержал инициативу и был в тесном контакте с руководителями других стран.
– Почему так долго договаривались? Почти год. Или это недолго?
– Страны ОПЕК не могли договориться между собой с 2008 г., так что можно сказать, что в целом договаривались не год, а девять лет (улыбается). Мы начали обсуждать сокращение добычи в феврале и в апреле фактически вышли на договоренности. Правда, тогда они сорвались. Новые переговоры с Саудовской Аравией мы начали в июле с приходом нового министра нефти Халеда аль-Фалеха, в августе стали активно встречаться с другими странами и к сентябрю уже имели рамочное соглашение об ограничении добычи. Еще два месяца потребовалось на то, чтобы окончательно договориться внутри ОПЕК и привлечь к соглашению другие страны. Так что, если учитывать все сложности процесса, наверное, это не такой уж большой срок.
– Россия планирует сократить 300 000 барр. в сутки. Для нас это безболезненное решение? Отрасль инерционная, как это сокращение может отразиться на добыче в 2018–2019 гг.?
– 300 000 барр. в сутки – это примерно 2,5–2,7% от текущей российской добычи нефти. Наши компании посчитали, что для них лучше: добывать на 2,5% больше при цене в $30–40 или добывать на 2,5% меньше при цене в $50–55. Очевидно, что второй вариант более выгодный. И объем нефти, который сейчас не будет добыт – примерно 5 млн т за первое полугодие, в соответствии с графиком, планируемым российской стороной, – компании в любом случае добудут в более поздний период,
когда рынок будет более сбалансирован, а цены вырастут. Не думаю, что такое сокращение может сильно повлиять на производственную программу компаний. А при более высоких ценах добыча в 2018–2019 гг., может быть, будет даже больше, чем мы сейчас планируем, но тут все зависит от того, как будет развиваться рынок.
– Вы говорите, экономически снижение добычи выгодно, а вице-президент «Лукойла» Леонид Федун недавно сказал, что компаниям нужно компенсировать это сокращение добычи.
– Официальных обращений такого рода нам не поступало. Мы обсуждали это с компаниями, но никто не просил компенсаций, потому что нефтяники только выигрывают от стабилизации цен. Компенсация заключается в том, что у них растут доходы.
– Вы ожидаете, что еще какие-то страны присоединятся к соглашению о сокращении добычи, или подписавшихся достаточно?
– Присоединиться могут любые страны, но сейчас это, в принципе, не столь важно: соглашение уже подписали все страны ОПЕК (13 без Индонезии, которая приостановила членство) и 11 стран, не входящих в ОПЕК, – итого 24. Кстати, когда мы собирались в Дохе в апреле, было всего 17 стран. И речь даже не о том, что 24 страны смогут убрать с рынка большой объем нефти. Важен прецедент: впервые столько стран договорились сократить добычу, мы дали всему миру важный сигнал о том, что такая договоренность возможна и в будущем, если возникнет необходимость. У нас появилась возможность способствовать стабилизации рынка в условиях растущей волатильности и неопределенности. Я не думаю, что сокращение добычи должно быть какой-то долгосрочной историей. Мы, конечно, проанализируем ситуацию по итогам полугодия и, я думаю, сможем продлить сокращение, если понадобится. Но, по моим ощущениям, если все будут соблюдать договоренности в первом полугодии, рынок сбалансируется. У нас ведь нет задачи достичь цен, которые держались до середины 2014 г. $50–60 за барр. – вполне хорошие цены для балансировки современного рынка, где быстро развиваются технологии и снижается себестоимость добычи, где большая конкуренция, в том числе со стороны сланцевой нефти США. А при более высоких ценах опять возникают риски перепроизводства.
– То есть при цене до $60 за барр. бум сланцевой добычи в США не повторится?
– Я думаю, что частично добыча в США восстановится, но такого перепроизводства, как в 2014–2015 гг., уже не будет. Хотя если эффективность добычи и дальше будет расти – а сейчас она растет примерно на 15–20% в год, – я не исключаю, что сланцевая нефть займет свою существенную нишу на рынке. Но не забывайте, что потребление будет прирастать примерно на 1,1–1,2 млн барр. в сутки ежегодно. Частично его будет покрывать сланцевая нефть.

Япония, Иран и другие

– Вы очень много занимаетесь международной деятельностью: ОПЕК, Украина, Япония. Это вынужденная реакция Минэнерго на повестку или это ваша инициатива и вы считаете, что международная деятельность, налаживание связей с потенциальными партнерами – главная задача Минэнерго?
– Это часть нашей работы, как и вопросы, связанные с внутренним рынком. С одной стороны, сегодня международная повестка во многом касается вопросов энергетики. С другой – у нас есть много энергетических проектов, которые мы делаем в развитие торгово-экономического сотрудничества с разными странами, потому что энергетика одно из наших основных конкурентных преимуществ. Например, с Японией у нас недавно создан отдельный консультативный совет по энергетике, есть программа взаимодействия, три рабочих группы.
– Мы очень дружим и много встречаемся с Ираном: и в рамках переговоров с ОПЕК, и до этого, когда еще действовали санкции. Российские компании уже могут рассчитывать на какие-то бонусы от этой дружбы или они входят в иранские проекты на тех же условиях, что и западные компании? Какое-то особое отношение у Ирана к России есть или пока мы только вкладываем, надеясь на будущую отдачу?
– Фактически все крупные компании («Роснефть», «Лукойл», «Газпром нефть», «Татнефть», «Зарубежнефть» и «Газпром») подписали меморандумы и соглашения о разработке месторождений в Иране. Глобально компании действуют в рамках иранского законодательства, а что касается деталей – здесь может быть индивидуальный подход, договоренности по каждому конкретному проекту. Думаю, если компании подписали соглашения, они оценивают иранские проекты как выгодные.

Налоговый маневр состоится в 2017 г.

– Вы уже год обсуждаете с Минфином закон об НДД (налог на добавленный доход), который меняет подход к налогообложению в отрасли. Минфин подготовил проект закона, но хочет компенсировать выпадающие доходы бюджета на 40–60 млрд руб. через повышение НДПИ (налог на добычу полезных ископаемых) для всей отрасли. Вам кажется, это приемлемый размен?
– Мы против увеличения налоговой нагрузки для нефтяной отрасли – она уже и так одна из самых высоких в мире. Кроме того, у бюджета будут выпадающие доходы только в первый год после введения НДД, а в последующие годы, наоборот, – дополнительные налоговые поступления из-за роста добычи. Эти деньги и компенсируют провал в первый год. Сейчас мы с Минфином обсуждаем, как компенсировать выпадающие доходы в первый год. Например, наши компании могут взять на себя обязательство увеличить добычу на других месторождениях, которые дадут дополнительные доходы в бюджет.
– А можно их заставить доплатить в бюджет, если они эти обязательства не выполнят?
– Такого механизма нет. Но нужно рассматривать ситуацию с налогами в комплексе. Вот сейчас для нефтяников увеличили налоговую нагрузку, а это тоже не было запланировано. И никто не говорит, что для компаний будет какая-то компенсация. Так может случиться и с НДД. У нас есть еще одна развилка с Минфином: они предлагают обязать компании принять решение о переходе на НДД до конца августа 2017 г., при том что налог может применяться с начала 2018 г. Наше предложение – предоставить возможность добровольного перехода на новую налоговую систему до января 2019 г. при условии вступления в силу федерального закона с 1 января 2018 г. Работа по выработке взаимоприемлемого варианта будет продолжена.
– Минфин согласился дать новым проектам добровольное право перехода на НДД. Но он также хочет с 2018 г. углубить маневр и отменить пошлины. Получается, компаниям вообще невыгодно будет оставаться в действующем налоговом режиме.
– Мы считаем, что НДД и пошлины между собой не связаны. Переход на НДД создает стимулы для увеличения притока инвестиций и повышения КИН (коэффициент извлечения нефти): налог будет взиматься не с оборота, а с финансового результата, это даст компаниям возможность больше бурить и извлекать больше запасов, которые пока нерентабельны, т. е. налог будет учитывать реальную экономику добычи. У нас сегодня как минимум 10 млрд барр. нефти не разбуривается и не извлекается, потому что это невыгодно при текущем налоговом режиме. Про НДД все понятно: нужно делать пилотные проекты, создавать инструмент и переводить на него отрасль.
Предложение обнулить пошлины до конца не просчитано, и его последствия могут быть непредсказуемы. Во-первых, у нас много месторождений разрабатывается с использованием налоговых льгот по экспортным пошлинам: шельф, тюменская свита, участки в Восточной Сибири и т. д., поэтому нужно будет перенастраивать всю эту налоговую систему. Во-вторых, при обнулении пошлин цена на нефть для российских НПЗ вырастает до уровня цены на внешнем рынке (с поправкой на транспорт). Это означает, что возникает риск существенного роста цен на нефтепродукты.
– Да, но Минфин хочет компенсировать это отрицательными акцизами.
– Во-первых, Минфин предлагает лишь частичную компенсацию. Во-вторых, компании опасаются, что сегодня компенсация есть, а завтра нет. Каждый раз придется решать, какую именно сумму из бюджета выделять компаниям, это получается уже субсидирование нефтяной отрасли.
И главная проблема: при обнулении пошлин проиграют компании, которые закончили модернизацию НПЗ, а остальные потеряют стимулы для инвестиций. Поэтому говорить об обнулении пошлин можно только после 2021 г., когда основные программы модернизации будут закончены. Кроме того, к 1 января 2025 г. у нас должны начать функционировать единые рынки нефти и газа в рамках ЕАЭС и нам нужно будет унифицировать наши таможенные политики. Если будет понимание, что у наших партнеров по ЕАЭС обнуляются пошлины, нам тоже нужно будет к этому времени поэтапно снизить пошлины до нуля.
– «Роснефть» направила в правительство пакет предложений для повышения капитализации, в том числе предоставление льгот для обводненных месторождений и новых проектов в Восточной Сибири. Вы их поддерживаете?
– Да, поддерживаем. Компания обращалась с такими предложениями и раньше. Мы согласны, что для месторождений, где обводненность больше 90% – где, по сути, воду гоняют туда-сюда, – нужно создавать экономические стимулы. К сожалению, в сегодняшней налоговой системе мы вынуждены принимать точечные налоговые решения для разных месторождений, а если бы был НДД, этого бы делать не пришлось.
– Компании и в прошлом, и в этом году очень жаловались на негативные последствия от налогового маневра для нефтепереработки, «Роснефть» практически остановила программу модернизации. Вы видите серьезный негативный результат от маневра? Или маржа снизилась, а последствий в принципе нет?
– Низкие цены на нефть и налоговые изменения действительно негативно повлияли на нефтепереработку, но сейчас, после решения ОПЕК, цены начали расти, и это хорошая новость для нефтеперерабатывающих заводов.
– То есть поддержка переработке не нужна? «Роснефть» не раз просила и отложить 100%-ные пошлины на мазут, которые вводятся с начала 2017 г., и тарифы снизить.
– Мы обсуждали с компаниями завершение налогового маневра, и все согласились, что это нужно сделать, как и было запланировано, в 2017 г., в том числе ввести 100%-ные пошлины на мазут. Сейчас внутренний рынок полностью обеспечен топливом 5-го класса, как и планировалось. В то же время, если будет какая-то сложная или чрезвычайная ситуация с нефтепереработкой, мы будем быстро реагировать, выходить с предложениями по корректировке ситуации.

Цены не перегонят инфляцию

– Совладелец «Лукойла» Вагит Алекперов на прошлой неделе, 13 декабря, сказал, что повышение акцизов в следующем году приведет к росту цен на бензин на 8–12%. Хотя говорят, что, когда вы решали с Минфином, какую сумму из дополнительной налоговой нагрузки переложить на нефтяников через акцизы, она считалась так, чтобы цены выросли не больше чем на уровень инфляции.
– Мы действительно считали эту сумму при определенных цене на нефть и курсе рубля, а теперь цена и курс другие. Вопрос формирования цены достаточно сложный, он зависит от баланса спроса и предложения на нефтепродукты, от того, как компании реализуют собственную политику по распределению маржи между добывающим и нефтеперерабатывающим сегментами. В этом году, например, планировалось, что из-за акцизов цены вырастут выше инфляции, а они в итоге ниже из-за того, что у нас много бензина на рынке и высокая конкуренция. Точно спрогнозировать цены на 2017 г. сложно, но, мне кажется, они должны быть не выше инфляции.
– С января 2017 г. главный поставщик топлива для Московского региона – Московский НПЗ встанет на ремонт на несколько месяцев, это повлияет на рост цен? Как можно избежать дефицита топлива?
– Мы не ожидаем проблем. После детального обсуждения было решено сократить срок ремонта НПЗ на 15 суток. Кроме того, мы рекомендовали «Славнефти» перенести начало ремонта Ярославского НПЗ с 1 марта на 15 апреля 2017 г., а ключевые поставщики нефтепродуктов в январе – апреле должны будут в первую очередь поставлять бензин на внутренний рынок. Возможно, дополнительные объемы будем поставлять по железной дороге – сейчас прорабатываем этот вопрос с РЖД. Кроме того, правительства Москвы и Московской области обяжут нефтебазы увеличить запасы до 30 суток.

Есть место большим и маленьким

– В октябре «Роснефть» купила контрольный пакет «Башнефти». Как вы оцениваете тенденции к консолидации в нефтяной отрасли? Какой должна быть оптимальная структура сектора с точки зрения собственности и количества игроков? Скажем, если на рынке останутся «Роснефть» и «Газпром» и, может быть, «Лукойл» – это не повредит отрасли?
– На самом деле у нас в нефтяной отрасли рыночная ситуация, и, если консолидация приносит компаниям эффект, они самостоятельно принимают решение. Почти во всех отраслях в мире сейчас идет консолидация, это глобальные тенденции развития рынков: компании укрупняются, чтобы достичь синергетического эффекта. Но при этом я считаю, что должны работать также мелкие и средние компании – добывать нефть на месторождениях, в которых не заинтересованы крупные компании. У нас на сегодняшний день больше 200 нефтяных компаний.
– Но если останется одна «Роснефть» в окружении малышей, это будет несколько нетипичный рынок, игроки должны быть сопоставимыми.
– Это вечная дискуссия на самом деле. Я считаю, что свои плюсы есть и в работе крупных компаний, и в бизнесе мелких и средних игроков. Например, в США работает ExxonMobil и много мелких компаний. Никто же не говорит, что Exxon – глобальная компания № 1 в мире и это плохо. Крупные компании могут делать очень много того, что недоступно маленьким игрокам: работать в третьих странах и кооперироваться с международными партнерами, заключать более выгодные сделки, привлекать инвестиции и финансирование, разрабатывать новые технологии и т. д.

«Каждый день занимаемся газовым рынком»

– Как прошла трехсторонняя встреча с Украиной при участии вице-президента Еврокомиссии Мароша Шефчовича и что вы намерены делать дальше?
– Главная проблема, которую мы так и не решили по итогам встречи, заключается в том, что Украине, по нашему мнению, не хватит газа в ПХГ для прохождения зимы. Велика вероятность, что они будут компенсировать недостаток за счет газа из транзита для европейских потребителей. Еврокомиссия тоже видит такой риск. У Украины есть и формальное разрешение на это. Дело в том, что Хозяйственный суд Киева удовлетворил требование Антимонопольного комитета Украины и наложил штраф на «Газпром» в размере $6,6 млрд. «Газпрому» предъявлены обвинения в якобы имевших место злоупотреблениях монопольным положением на рынке услуг по транзиту природного газа по территории Украины. Хотя это «Нафтогаз» владеет газотранспортной инфраструктурой и здесь является монополистом. Зимой Украина может воспользоваться этим решением суда и изъять деньги или имущество «Газпрома», к которому относится и газ, идущий транзитом по территории Украины. Я уже передал письмо господину Шефчовичу о том, что, на наш взгляд, Украина предпринимает меры по созданию новой дополнительной напряженности.
– Что можно предпринять в такой ситуации?
– Мы сейчас хотим получить оценку со стороны Еврокомиссии и стран-потребителей. Единственный выход – скорейшая отмена этого решения и решения антимонопольного комитета и перевод всех этих разбирательств в стокгольмский арбитраж, где по условиям контракта решаются любые споры.
– Во время визита в Москву Шефчович сказал, что Европа не будет возражать против строительства трубопровода «Северный поток – 2», если Россия сохранит украинский транзит после 2019 г. Можно ли сохранить транзит и в каком объеме?
– Мне кажется, что попытки привязать поставщика к какому-то определенному транспортному коридору сами по себе антиконкурентны и противоречат принципам заявленной ЕС либерализации энергетического рынка. Мы строим «Северный поток – 2» не для того, чтобы закрыть какой-то из существующих маршрутов. Но пока трудно предсказать, устроят ли нас условия транзита через Украину. «Газпром» уже сейчас переплачивает за эти поставки, к тому же Украина постоянно заявляет о намерении повысить цену. Для сравнения: прокачка 1000 куб. м газа по «Северному потоку – 2» будет стоить в 1,5 раза дешевле, чем по украинской ГТС при текущем тарифе. Кроме того, у нас в последние годы центр газодобычи сместился из Западной Сибири на Ямал – маршрут транспортировки газа через Балтийское море будет короче.
– В этом году возобновилось сотрудничество с Турцией по газопроводу «Турецкий поток». Идут ли переговоры о предоставлении скидки на газ для турецкой Botas?
– Этот вопрос поднимался на встрече президентов Владимира Путина и [Реджепа] Эрдогана во время визита в Стамбул. Тогда обсуждалось, что мы можем предоставить такую скидку при увеличении объема потребления газа в Турции. Сейчас вопрос прорабатывается компаниями.
– Какой должна быть целевая модель рынка газа в России? И что делать с поручениями по итогам президентской комиссии позволить поставлять газ по «Силе Сибири» с месторождений в Восточной Сибири?
– Мы практически каждый день занимаемся газовым рынком, обсуждаем проблемы с компаниями, экспертами, у них много разных точек зрения. Сейчас дорабатываем генеральную схему развития газовой отрасли и концепцию развития внутреннего рынка газа, в ней предусмотрены два этапа: до 2025 г. мы будем улучшать госрегулирование цен и тарифообразование. Возможно, будет введен институт гарантирующего поставщика. Параллельно мы совместно с ФАС будем работать над повышением прозрачности тарифообразования, вводить механизм take-or-pay, единый регулируемый тариф на хранение, механизм контроля затрат на транспортировку и т. д.
– «Новатэк» попросил организовать ему покупку ямальских месторождений у «Газпрома» в обмен на его акции. Как вы считаете, имеет ли эта сделка смысл с точки зрения развития отрасли?
– Мы пока изучаем этот вопрос.

«Цена на электроэнергию должна быть сбалансированной»

– Минэнерго неоднократно говорило о задержках при строительстве ТЭС в Крыму. С чем они связаны? Закуплено ли оборудование для этой стройки?
– Стройка в Крыму идет, две электростанции строятся – в Севастополе и Симферополе. Работы идут по графику, есть небольшие замечания по срокам, но они незначительные.
– Как сейчас обстоят дела в Воркуте?
– Сейчас на Воркутинской ТЭЦ-2 работает шесть теплоагрегатов, почти завершен плановый ремонт. Мы разработали и постоянно мониторим план мероприятий по устранению неполадок.
– В энергетике, по-вашему, сейчас есть потенциал и необходимость для роста сетевых тарифов и стоимости электроэнергии и мощности? Или у компаний достаточно денег от введенных ДПМ, а у сетей – от быстро растущих некоторое время назад тарифов?
– Цена на электроэнергию должна быть сбалансированной, невысокой, но при этом позволяющей обеспечивать надежное производство и доставку до потребителя. Механизм ДПМ был разовым, и новый подобный инструмент, на мой взгляд, отрасли не нужен. С другой стороны, нам необходимо модернизировать тепловую генерацию, механизмы финансирования мы обсуждаем с участниками рынка.

Дивиденды объявит правительство

– Почему «Транснефть» утвердила дивидендную политику в 25% от прибыли по МСФО, а не 50%, как того требует правительство?
– Это только ориентир, итоговый размер дивидендов будет устанавливать правительство.
– Вообще, почти все компании в ТЭКе в этом году уклонились от выплаты дивидендов в 50% от прибыли. Почему? Та же «Роснефть» жаловалась, что у нее большая инвестпрограмма, а в результате в конце года мы видим сплошные сделки. Можно ли в следующем году обязать компании в ТЭКе выплатить 50% прибыли по МСФО? Есть ли у них ресурс?
– Вопрос повышения размера дивидендов требует более детального анализа. У регулируемых компаний, например, рост дивидендов не учитывался при расчете тарифа, кому-то пришлось бы сократить инвестиционные программы или занимать деньги на выплату дивидендов, а это привело бы к дополнительным расходам на обслуживание долга.
– В 2015 г. правительство усилило контроль за госкомпаниями, объясняя это кризисом в экономике: чиновники вошли в советы директоров и возглавили их. Принесла ли эта мера пользу и сохранится ли такой усиленный госконтроль в следующем году?
– Это будет зависеть в первую очередь от политики правительства, пока каких-то новых решений не принималось. Я считаю, что такой подход приносит пользу и компаниям, и правительству, мы стали лучше понимать ситуацию в компаниях, появилась возможность принимать управленческие решения, решать директивные вопросы и т. д. Те же программы долгосрочного развития компаний обсуждаются с участием профильных министерств, к примеру. Я лично считаю, что это дает дополнительный эффект, возможность коммуникации.

«Мы копим. Пока у нас есть резервы, нас в мире уважают»

Татьяна Голикова рассказывает, где забуксовала пенсионная реформа, как ограничить зарплату менеджеров госкомпаний и какая оптимизация необходима госаппарату

Татьяна Голикова почти универсальный чиновник – она отвечала за бюджет в Минфине, а потом воевала с бывшими коллегами, занимаясь социальной политикой, работала в правительстве и Кремле. Последние годы она контролирует чиновников, с которыми прежде работала. Зная проблемы изнутри, она знает и куда заглянуть. И видит ключевой дефект власти. Чиновники боятся ответственности – главное заручиться поддержкой руководителя, а не предложить решение и отвечать за него, описывает она ситуацию в интервью «Ведомостям».

– Счетная палата раскритиковала проект федерального бюджета на 2018–2020 гг. в своем заключении, отметив, что его фундамент – макропрогноз – очень зыбкий. Бюджет настолько нереалистичный?

– Мы не критикуем, а оцениваем возможные риски. Заложенный в проект бюджета рост ВВП породил много вопросов. Правительство ожидает, что в 2017 г. экономика вырастет на 2,1%, а к 2020 г. ускорится до 2,3%, рассчитывая, что основным драйвером станут инвестиции. Министр экономического развития Максим Орешкин считает, что этим летом мы росли как раз за счет инвестиций, особенно в строительстве. Но Росстат пересмотрел прошлогодний объем работ в строительстве и увеличил его на 1 трлн руб. – на этом фоне ухудшились показатели девяти месяцев 2017 г., и сомнительно, что инвестиции в строительство покажут такой рост, особенно если исключить крупные стройки – стадионы, Керченский мост, газопровод «Сила Сибири».

Минэкономразвития ожидало роста экономики на 2,2% в III квартале, но предварительная оценка Росстата заметно ниже – 1,8%, за девять месяцев – всего 1,6%. Чтобы заложенный в бюджет-2017 прогноз сбылся, за октябрь – декабрь экономика, по нашим оценкам, должна вырасти на 3,6%. Конечно, будут повышение зарплат, выплаты по контрактам, сезонный рост потребительских расходов, но этого недостаточно. А ведь это и есть база для расчета бюджета 2018–2020 гг.

Минэкономразвития ждет, что в ближайшие три года инвестиции будут расти в том числе благодаря программе инфраструктурной ипотеки, «фабрике проектного финансирования» и поддержке малого и среднего бизнеса. Но какой вклад они внесут в рост, в прогнозе не оценивается. Мы слышали только оценки Орешкина в его выступлениях. При этом программа льготного кредитования малого и среднего бизнеса, согласно прогнозу, завершается в январе 2019 г., а «фабрика», предполагающая госгарантии на 294 млрд руб., учитывая нашу бюрократию, сразу не заработает. В лучшем случае – в середине 2018 г., а эффект от нее проявится или в среднесрочной, или в долгосрочной перспективе. Инфраструктурная ипотека за три года даст 1 трлн руб. инвестиций, ждет министерство, но как формируется этот триллион, не раскрывает.

При этом хотя темпы роста в сценариях (базовый и целевой) прогноза разные, структурные меры в них одинаковые, а их вклад в целевом варианте почему-то меньше (предусматривает более высокий рост ВВП. – «Ведомости»), чем в базовом. Возможно, просто неаккуратность. Мы предложили либо заложить больше структурных мер в целевой прогноз, либо переоценить их влияние. Коллеги оставили это без комментариев.

– Председатель Центра стратегических разработок Алексей Кудрин считает, что можно смягчить бюджетное правило – установить цену отсечения не $40, а $45 за баррель. Вам правило не кажется жестким?

– Не кажется. Следующий год будет переходным, и мы продолжим расходовать фонд национального благосостояния (ФНБ). Жесткое правило начнет действовать с 2019 г., лишь тогда мы станем пополнять ФНБ. Резервы мы существенно подъели, а не стоит забывать, что ФНБ предназначен еще и для долгосрочной сбалансированности пенсионной системы.

Мы копим, потому что хеджируем резервами возможные риски. Пока у нас есть резервы, нас в мире уважают. Но как только они обнуляются, мы попадаем в абсолютно рисковую зону, в том числе из-за введенных против нас санкций. Кроме того, пока нет долгосрочных предложений по пенсионной системе и ее сбалансированности – решение этого вопроса тоже постоянно откладывается.

– Кудрин считает, что более мягкое правило даст пространство для бюджетного маневра – увеличения расходов на здравоохранение, образование, инфраструктуру.

– Дьявол кроется в деталях. Алексей Леонидович, видимо, предлагает сократить «непроизводительные» расходы на оборону и безопасность в пользу «производительных» – на образование и здравоохранение. Но я не согласна, что расходы на оборону и безопасность – непроизводительные. Там есть закупки, стройка, соцподдержка, военные пенсии, здравоохранение, образование. Многие оборонные предприятия – градообразующие. Продукция оборонно-промышленного комплекса – это 5,4% нашего экспорта, пусть немного, но есть тенденция к росту. Это высокотехнологичное производство.

Если перераспределить деньги в пользу здравоохранения и образования, то какие – федерального или консолидированного бюджета? Здравоохранение финансируют федеральный фонд ОМС и региональные бюджеты, образование – бюджеты всех уровней: высшее – Федерация, среднее специальное – регионы, общее – муниципалитеты. Перераспределять ли полномочия, подняв их частично на федеральный уровень? И у кого забрать – у обороны?

– Да, и растянуть программу вооружений, как предлагал Кудрин.

– Растянули еще при Кудрине [он был министром финансов до сентября 2011 г.], дали госгарантии оборонным предприятиям. И в 2016–2017 гг. досрочно их исполняли, чтобы в последующем не тратить ресурсы федерального бюджета на субсидирование процентных ставок по коммерческим кредитам, привлеченным под госгарантии.

– То есть вы считаете структуру расходов оптимальной?

– Не считаю. Я о другом. Нельзя решить проблемы пенсионного обеспечения, здравоохранения, только увеличив финансирование. Система социального страхования к модернизации пока не готова.

Большая часть предложений Алексея Леонидовича справедлива. И в стратегии-2020, и в основных направлениях деятельности правительства все написано хорошо и правильно. Но не может быть предложений без механизмов реализации. Из-за этого воплотить эти программы в жизнь полностью не удается уже в первый год их реализации.

Любая программа требует ответов на непростые вопросы: например, повышать ли пенсионный возраст, вводить ли соплатеж населения за какие-то услуги.

Пенсионный закон не работает

– Пенсионную систему пять лет назад реформировали. Каков результат?

– Новый порядок исчисления страховой пенсии (балльная формула), с введением которого во многом и связывалась последняя по времени пенсионная реформа, так и не заработал. Этот порядок формально вступил в силу с 1 января 2016 г., но индексация пенсий в соответствии с новой формулой ни разу не принималась, всегда действовали разовые решения. Так будет и в 2018 г. До сих пор не утвержден порядок расчета пенсионного коэффициента (балла), хотя такое требование установлено законом.

Я стою на формальной позиции: закон написали, он не исполняется. Либо примите методику расчета пенсионного балла, либо откажитесь от неработающей формулы и предложите новую.

То же относится к реформе досрочных пенсий. Специальная оценка условий труда не охватила основную часть рабочих мест с вредными и тяжелыми условиями труда. Идея переложить ответственность за досрочные пенсии с государства на работодателей, оформленная законодательно, не реализовалась.

Была еще одна хорошая идея: оценить эффективность всех льгот в пенсионной системе и социальном страховании. Пониженные тарифы компенсируются межбюджетным трансфертом из федерального бюджета ПФР, ФОМСу и Фонду социального страхования (ФСС). Есть мнение, что в одних отраслях льготы работают, в других нет. Но их эффективность так и не оценена.

А самое главное – не удалось решить основную стратегическую задачу: добиться долгосрочной финансовой устойчивости пенсионной системы. Пенсионную систему нельзя развивать изолированно, в отрыве от всей системы обязательного страхования и системы трудовых отношений.

– А какие есть варианты сбалансировать пенсионную систему? Можно ли повесить фиксированную часть пенсии на бюджет, как было в 2000-х гг.?

Я была противником той системы, и в свое время убедила Алексея Леонидовича [Кудрина] и Владимира Владимировича [Путина] от нее отказаться. В действовавшем тогда законодательстве пенсия была разделена на три части: базовую, страховую и накопительную, за каждой из которых был закреплен свой источник. Страховой взнос вычитался из единого социального налога (ЕСН), который собирала налоговая служба, а страховые взносы - ПФР. Базовую часть обеспечивали поступления ЕСН, страховую и накопительную – страховые взносы. А потом снизили ЕСН, и базовая пенсия оказалась дефицитной: это было незаметно, потому что дефицит был внутри федерального бюджета. Базовая пенсия должна была быть не меньше среднероссийского прожиточного минимума пенсионера. Каждый раз ее досчитывали - и дефицит внутри федерального бюджета рос.

Стало очевидно, что держать такой дефицит внутри бюджета уже невозможно и нужно сбалансировать пенсионную систему. Решили сделать пенсию единой, и повысить страховой взнос. В качестве альтернативы рассматривали временное закрепление какого-либо федерального налога, чтобы его часть шла на пополнение пенсионной системы в период демографического провала. Ведь базовая пенсия внутри федерального бюджета уже увеличивала дефицит, а значит покрывалась другими доходами федерального бюджета, а не только ЕСН. Налог закреплять отказались, страховые тарифы в отдельных сферах - IT, сельском хозяйстве, других сферах - снизили, и пришлось вводить межбюджетный трансферт. Тогда это казалось правильным.

Если мы вернемся к такому механизму, и будем индексировать базовую пенсию не по формуле, а по прожиточному минимуму пенсионера или по инфляции - ее надо как-то назвать. Социальной? Но социальная пенсия назначается на 5 лет позже страховой и в период работы не выплачивается. Разорвать пенсию - одну платить так, другую этак? На эти вопросы никто не отвечает. А они чувствительны для населения.

Давайте определимся, к какому решению мы готовы. Ведь все равно придется что-то оптимизировать. Давайте в программе экономического развития определим: это мы делаем в приоритете и на это тратим ресурсы, а где-то придется поджаться. И заранее начнем объяснять, не пугая людей тем, что уже завтра им повысят пенсионный возраст или что-то отберут. По таким чувствительным вопросам нужно находиться в общественном диалоге.

Хорошо, что менять? Чиновники обсуждают ускоренное повышение трудового стажа вместо пенсионного возраста. Это поможет решить проблемы пенсионной системы?

Конструкция предыдущей пенсионной формулы предполагала механизмы стимулирования более позднего выхода на пенсию без изменения общеустановленного пенсионного возраста. Но как мы говорили ранее, сейчас формула изменена.

По моему мнению, увеличение продолжительности страхового стажа – это не способ долгосрочной сбалансированности бюджета ПФР. Этот показатель должен соответствовать жизненному циклу большинства населения России (продолжительность трудоспособного возраста и трудовой карьеры).

Нельзя забывать, что увеличение пенсионного возраста и трудового стажа повлекут и больший объем формируемых пенсионных прав при выходе на пенсию, поэтому должны быть четко определены источники новых выплат в долгосрочной перспективе.

- Но какое-то решение необходимо.

Социальным льготам и выплатам нужна систематизация – пока в этой части исчерпывающий перечень отсутствует. Люди могут иметь право и на федеральную льготу, и региональную. Регионы «приспособились»: если есть дублирующая федеральная льгота, перекладывают ответственность на центр. В лекарственном обеспечении это встречается очень часто. Так что в регионах оптимизация соцподдержки произошла.

Единая система учета позволит понять, сколько видов соцподдержки получает отдельно взятый человек - не важно, региональной или федеральной, – сколько получает лекарств, сколько платит за ЖКХ и т.д. Не зная этого, отменять или модернизировать льготы неправильно.

- Как можно было бы перераспределить расходы?

– Сейчас расходы планируются от базы - нужно набраться смелости и отказаться от этого принципа, например, в 2019 году с принятием 83 федерального закона, в бюджетном законодательстве появился термин «государственное задание» - формирование объемов бюджетных ассигнований на основе определения стоимости госуслуги (работы) и количества таких услуг. Госзадание пришло на смену бюджетной смете. При этом в госзадание не включаются расходы на приобретение оборудования, капитальный ремонт и инвестиции.

Как правило, переход на госзадание, в части определения стоимости услуг, осуществляется методом обратного счета, от уже достигнутого уровня ассигнований делением на количество услуг. Это привело к различной стоимости услуг по идентичным мероприятиями и нарушению конкуренции в бюджетной сфере.

В структуре госзадания наибольший объем расходов приходится на заработную плату, поэтому, как правило, несмотря на имеющиеся перекосы, при оптимизации расходов, госзадание сокращению не подвергается, а уменьшаются объемы средств на оборудование, капитальные ремонты, что в конечном итоге приводит к несоответствию современным требованиям инфраструктуры образовательного процесса, процесса оказания медицинской помощи. Очевидно это нужно менять, подтверждение этому - показатели износа основных фондов за 2016 год в образовании – 47,9%, в здравоохранении и предоставлении социальных услуг – 56%. Коэффициент обновления находится на низком уровне и в течение последних трех лет снижается. Доля инвестиций в образование снизилась с 2,2% в 2007 году до 1,4% в 2016 году, в здравоохранении – с 2,7% в 2006 г. до 1,2% в 2016 г.

После региональных программ модернизации здравоохранения, закончившихся в 2013 году, прошло почти 5 лет. Статистика за 2016 год говорит о том, что 31% медицинских организаций нет водопровода, в 35,5% - канализации, в 40,5% – центрального отопления, 10 900 зданий арендованные. 33% ренгеновских аппаратов в российских клиниках работают уже больше 10 лет и нуждаются в замене, то же касается 24,6% аппаратов УЗИ и 52,7% оборудования для лабораторной диагностики. Сегодня это полномочия регионов. Тариф ОМС обеспечивает текущие расходы – зарплату, коммунальные услуги, связь, транспорт, оборудование не дороже 100 тыс. руб., лекарства. Все, что стоит дороже 100 000 руб., должно финансироваться из бюджета.

Пока не установим правильную пропорцию и структуру расходов, не заинтересуем бизнес в инвестирование в эти сферы, качество госуслуги не будет возрастать.

Неуловимые госкомпании

В заключении на бюджет вы указали, что правительство переоценило на 700 млрд руб. доходы от дивидендов госкомпаний. В бюджете заложены поступления исходя из того, что госкомпании направят на дивиденды 50% прибыли. Почему расходятся оценки Минфина и Росимущества и почему не удается добиться этого от госкомпаний?

Бюджет формируется на основе действующего законодательства, в котором есть норма - на дивиденды направляется не менее 25% чистой прибыли. Требование о 50% было антикризисной мерой бюджетной консолидации, которую Минфин включи в Основные направления бюджетной, налоговой и таможенно-тарифной политики на 2018-2020 гг., которые одобрены правительством.

Безусловно, отчисления в виде дивидендов в объеме 50% от чистой прибыли предприятий стоит оценивать для бюджета позитивно, однако нельзя забывать о необходимости развития компаний. Как показала практика, на основании отдельных решений Правительства допускалось уменьшение норматива перечисления дивидендов, в 2016 г. – по 12 АО, в 2017 г. – по 9.

Нужно определить новый порядок, устанавливающий диапазон и критерии изменения объемов дивидендов. Например, пока госкомпания реализовывает крупный инвестпроект, первые два-три года она платит пониженные дивиденды, потом норматив повышается.

Может, Счетной палате стоит сфокусироваться на проверке госкомпаний, а не министерств? Ведь от них зависят и дивиденды, и тарифы.

Мы ежегодно включаем в план проверки в отношении наших компаний, но включить всех мы не можем. Для этого нужен очень большой человеческий ресурс. На проверку того же «Газпрома» надо бросить огромное количество людей, и нужен мой постоянный контроль.

- А есть политические препятствия?

Политических препятствий для проверок госкомпаний нет. У нас есть проверки госкомпаний, но не тотальные, а по отдельным направлениям, в первую очередь, когда речь идет о выделении бюджетных средств.

Зарплаты менеджеров госкомпаний очень высокие - речь не только о руководстве, но и о менеджерах среднего звена. И эти компании заявляют, что им не хватает денег на дивиденды, а иногда просят бюджетных денег.

Компании должны ограничивать размер вознаграждений - либо на основе KPI, либо директивой совета директоров. Конечно, мы видим, что зарплаты высокие. Приглашаем профильных чиновников, входящих в советы [директоров] этих компаний - они сами не всегда это видят. Где-то нам даже удалось через них повлиять на ситуацию. Кстати, в огромном количестве случаев наемные аудиторы не замечают завышения зарплат.

Бегство от ответственности

Обсуждаются разные концепции экономического развития - Кудрина, Орешкина, Титова, [помощника президента Андрея] Белоусова - но никак не разработают единую. Когда будет обсуждаться финальный документ, и будет ли он вообще?

Такой документ в любом случае должен быть. Ведь он ляжет в основу стратегии избранного на будущий срок президента и нового правительства.

- Но все словно бегут от этого.

Наверное, потому что наряду с хорошими решениями придется принимать и непростые, да, и взгляды на экономическую политику у перечисленных авторов не всегда совпадают.

– Может проектный подход изменить работу госаппарата?

Идея правильная. Вопрос в реализации - госпрограммы тоже были правильной идеей, но ее так забюрократизировали, что реализовать оказалось невозможно. Пока все круги ада пройдешь, финансовый год закончился, вносятся поправки в бюджет и все начинается сначала.

- Чтобы принимать непопулярные решения, нужна реформа госаппарата или политическая воля?

Госаппарат надо оптимизировать - не только чиновников, но и учреждения, внебюджетные фонды. Где лишнее, а где не хватает, уже понятно. Многие боятся ответственности: для них первая задача – заручиться поддержкой руководителя, вместо того, чтобы предлагать решения и за них отвечать.

Мой подход: сначала пытаюсь решить проблему сама, а уже потом, когда понимаю, что нужна воля более высокого уровня, иду к руководству. И проблемы решаю не потому, что мне это поручили, а потому что вижу, что откладывать нельзя.

Татьяна Ломская, Елизавета Базанова, Маргарита Папченкова, Филипп Стеркин

Интервью опубликовано в газете "Ведомости" 30 ноября 2017 года